Роль как социопсихологический и лингвистический феномен

Разграничение ситуаций общения на два класса (симметричных и асимметричных) не является единственным в терминах ролевых отношений. Е.Ф. Тарасов классифицирует ролевую коммуникацию следующим образом (Тарасов, 1990):

1)                по признаку определенности, фиксированности ролевой структуры: роли нормативные (общение командира и подчиненного ему солдата) и ненормативные (общение прохожих на улице);

2)                по признаку соблюдение / несоблюдения социальных (этических) норм: роли, санкционируемые обществом (общение продавца и покупателя в магазине) и несанкционируемые («беседа» грабителя с жертвой нападения);

3)                по признаку типичности для данного общества: роли стандартные (общение врача и пациента) и нестандартные (поучение взрослых, исходящее их уст подростка).

Развитие гендерной лингвистики закономерно повлекло за собой повышение интереса к анализу гендерных ролей. Ценности и представления, касающиеся роли женщины и мужчины в обществе, и связанные с ним гендерные стереотипы и социальные установки регулируются на глубинном ментальном уровне общественного сознания. Этот уровень, наиболее стабильный, уходит корнями в далекое прошлое и передается из поколения в поколение. Он формируется в ходе долгой истории развития общества и имеет различные аспекты: исторический, социальный, экономический, культурный, религиозный, политический (Берн, 2000).

Среди факторов, влияющих на формирование гендерного поведения и стереотипов, наиболее существенными оказываются язык, игры, школа, религия, средства массовой информации.

Согласно теории ценностных ориентаций Ф. Клакхога и Ф. Стродбека (Klakhohn, Strodbeck, 1961), все культурные группы обладают общим набором ценностных ориентиров, однако каждая из ценностей занимает свое место на иерархической лестнице в определенной культуре (Лебедева, 1999). Анализ ценностных доминант, таким образом, может выступать критерием для дифференциации разных культур. Кросс-культурные исследования гендерных ролей основываются на положении о том, что любой культуре свойственна большая либо меньшая степень маскулинности / феминности.

Согласно теории К.Хофстеда (Hofstede, 1983), различия в гендерных ролях зависят от степени полоролевой дифференциации в культурах или степени ее маскулинности /феминности. В исследованиях, проведенных в Японии и США, изучались концепции независимости и покорности в половых ролях. В результате выяснилось, что американцы ценят независимость больше покорности и в мужчинах, и в женщинах, а японцы ценят независимость больше покорности только у мужчин. Японские мужчины видят «идеальную» женщину менее покорной, что отражает их желание изменения женских ролей (Лебедева, 1999).

Кросс-культурные исследования семейных ролей свидетельствуют о том, что в индивидуалистических культурах более близкими являются ролевые отношения между мужем и женой (горизонтальная проекция), а в коллективистских – между родителями и детьми (вертикальная проекция). Интересен пример, приводимый Н.М. Лебедевой для иллюстрации этого вывода. Американец вьетнамского происхождения 21 года «получил разрешение правительства США на эмиграцию в США. Ему разрешалось взять с собой или свою мать, или жену с ребенком. Он выбрал мать (в согласии с большей значимостью родительско-детских отношений в коллективистской культуре Вьетнама). Позднее он обратился с ходатайством в правительство США о разрешении на приезд его жены и ребенка» (Лебедева, 1999: 143).

С точки зрения сценариев формирования женского поведения в обществе, отношения к ним, многие исследователи обращали внимание на культурную модель семейных отношений (Митина, 2000).

В дореволюционной России наиболее частотной была модель патриархальной семьи, а главная роль, вслед за общиной, определялась не по признаку пола, а по старшинству. Большой вес приобретала жена отца, фигура бабушки, которая становилась главой дома в случае смерти своего мужа, уважительно называясь «государыней дома». «Культ бабушки» процветал в России на протяжении многих веков, проявляясь даже в политической и экономической сфере.

О.В. Краснова занималась изучением роли бабушки в семейной жизни в современном обществе (Краснова, 2000). Анализируя работы американских авторов, О.В. Краснова оттолкнулась от классификации бабушек и дедушек, предложенной в 60-е годы XX века. «Прародителей» видели в следующих типах ролей:

-                     «формальный» – бабушки и дедушки имеют жестко зафиксированные представления о ролях, которые они должны исполнять в семье, а также представления о социальных ролях внуков;

-                     «суррогатные родители» – те, кто принял на себя заботу о внуках;

-                     «источник семейной мудрости» – пожилые, которые обеспечивают потомков информацией о своем культурном наследстве и культурных корнях;

-                     «заряд шуток» – пожилые, которые активно вовлекают внуков в проведение веселого досуга;

-                     «далекий» – пожилые, редко взаимодействующие с внуками (Краснова, 2000: 107).

Для современной ситуации в России, по мнению отечественных исследователей, наиболее типичными являются две роли бабушек в семье: «бабушки-жертвы» и «бабушки-соперницы». Проведенное О.В. Красновой пилотажное исследование позволило выявить этапы «прародительства» и типы бабушек, а, следовательно, и более подробно изучить роли старшего поколения в семье и их соответствие нормативным и личностным моделям поведения. Анализируя разнообразные модели поведения бабушек по отношению к внукам, авторы опроса принимали во внимание фактор образования, условия проживания, родственные связи и частоту контактов, в соответствии с чем выделили подтипы современных российских бабушек (Краснова, 2000).

Наиболее привычной ролью «молодой» бабушки является роль «формальной» бабушки, которая живет отдельно от внуков, ограничиваясь регулярным, но достаточно нечастым общением с внуками, всячески балует и поощряет внуков.

Реже встречаются «отстраненные» («символические») бабушки, которые предпочитают не вмешиваться в жизнь молодого поколения, не мешая детям воспитывать и растить внуков.

Роль «увлеченной бабушки» характерна для бабушек разных возрастов. Это женщины, максимально вовлеченные в проблемы внуков и ответственные за семью, высоко ценящие личностные и социальные представления о роли бабушки.

«Далекие» бабушки практически не имеют никаких обязанностей по отношению к внукам, ограничиваясь редкими телефонными звонками и открытками ко дню рождения.

Предложенная типология ролей бабушек в семье основана на различных типах взаимоотношений с внуками и вкладе бабушек в семейную жизнь. Нормативные ролевые модели поведения зависят от конвенциональных ожиданий, т.е. предъявляемые нормы и требования изменяются в зависимости от ожиданий окружающих и социальных норм общества. Изменяются не только нормативные параметры ролей, но и сам круг ролей, связанных с определенным возрастом и социальным статусом.

В современной лингвокультурологии, этнической и кросс-культурной психологии рассматриваются различные типы взаимоотношений в семье, в связи с чем выделяются культуры, где наиболее значимыми являются отношения между матерью и сыном (Индия), отцом и сыном (Китай), супругами (культуры Запада) (Лебедева, 1999).

По мнению многих исследователей, занимающихся изучением кросс-культурной коммуникации, в культурах, где наиболее важными предстают роли «отец» – «сын», другие роли также имеют много общего с ними: например, особой значимостью будут отличаться ролевые взаимодействия начальник – подчиненный, учитель – ученик, правитель – народ. Потребность общаться на равных с представителями нижестоящего социального статуса, характерная для западных культур, является следствием преобладания в культуре ролевых отношений «муж» – «жена», основанных на равенстве (Лебедева, 1999).

Сопоставление ролевых позиций мужчин и женщин позволяет анализировать полоролевые стереотипы. А.И. Егорова, занимаясь исследованием ролевых взаимоотношений народа саха, выявила, что в женских авто- и гетеростереотипах и в образах традиционных саха преобладают положительные качества, а в мужских гетеростереотипах и образах современных саха больше присутствует отрицательных качеств. По мнению автора, образы «традиционной женщины» и «современного мужчины» саха характеризуются андрогинностью, т. е. в первом завышены маскулинные черты, а во втором – феминные. Наиболее положительно оцениваемыми у обоих полов оказались образы «идеального мужчины» и «идеальной женщины», затем – «традиционного мужчины» и «традиционной женщины», а наиболее негативно оцениваемым – «образ современного мужчины» (Лебедева, 1999: 144-145).

Исследования в области гендерной лингвистики, активно разрабатываемого в настоящее время направления языкознания, позволяют говорить о разновидностях мужского и женского языков. Корни разграничения языка на женский и мужской уходят в прошлое: так, в некоторых африканских племенах мужчины прибегали к своему закодированному языку тогда, когда женщины и дети не должны были знать содержания разговора. Владение этим языком подчеркивало значимость статуса мужчины.

Отсутствие самостоятельных мужских и женских языков компенсируется существованием мужских и женских ролевых стереотипов. Приведем некоторые из них:

Заметим, что данные стереотипы не носят абсолютный характер, в то же время оставаясь фактом сознания носителей языка, а значит, являясь релевантными для настоящей работы. Оговоримся, что набирающее силу движение феминисток ратует за сглаживание существующих гендерных стереотипов, выступая против традиционно более престижных речевых средств и форм, которыми пользуются мужчины. В силу нивелирования во многом отношения полов, столь характерного для общества сегодня, женщина также получила право пользоваться всем разнообразием «мужского языка». Так, по мнению С.К. Табуровой, в сфере политической коммуникации женщина, занимающее более высокое статусно-ролевое положение, чем мужчина, будет прибегать к бранным словам в качестве аргумента или более эксплицитного способа вербализации эмоций чаще, чем обычно. Вести себя по-другому – значит обнаружить себя как «чужака».

Полоролевые отношения, становясь объектом кросс-культурных исследований, позволяют анализировать и объяснять разнообразие культурных норм и правил в межличностном взаимодействии по шкале маскулинности – феминности.

Все вышеперечисленные классификации позволяют рассмотреть языковое воплощение ролевых отношений с разнообразных позиций.

Рассмотрение феномена роли в лингвистическом плане подразумевает, что существует определенное соотношение между особенностями ролевого поведения человека и его характерным речевым репертуаром.

3 Ролевая структура политического дискурса как разновидности институционального общения

Анализ дискурса как направление прагматики направлен на исследование функционирования языка в контексте. По наблюдениям современных социолингвистов, следствием второй когнитивной революции стало смещение интересов исследователей с отдельного слова на текст, а, точнее, – на текст в ситуации реального общения (Арутюнова, 1990; Борботько, 1998; Карасик, 1998, 1999; Попова, 2001). Дискурсивный переворот поставил в центр интересов ученых рассмотрение широкого круга проблем, связанных с разграничением типов дискурса, функциональной структуры и категориальных признаков разных его видов (Богданов, 1990; Карасик, 1990; 1999; Шейгал, 2000; Hymes, 1974).

Изучение разнообразных типов дискурса осуществляется с позиций психолингвистики, прагмалингвистики, лингвостилистики, структурной лингвистики, лингвокультурологии, когнитивной семантики, социолингвистики. Не являясь взаимоисключающими, данные подходы позволяют исследовать дискурс наиболее полно, акцентируя внимание на его отдельных характеристиках. Так, для прагмалингвистов описание дискурса сориентировано на анализ «интерактивной деятельности участников общения, установление и поддержание контакта, эмоциональный и информационный обмен, оказание воздействия друг на друга, переплетение моментально меняющихся коммуникативных стратегий и их вербальных и невербальных воплощений в практике общения, определение коммуникативных ходов в единстве их эксплицитного и имплицитного содержания» (Карасик, 2000:5). Дискурс как социолингвистический феномен «предполагает анализ участников общения как представителей той или иной социальной группы и анализ обстоятельств общения в широком социокультурном контексте».

С позиций социолингвистики разграничивают два основных вида дискурса: институциональный и персональный. Персональный, или личностно-ориентированный, дискурс подразумевает, что говорящий выступает как личность, со всеми присущими ей личностными характеристиками и особенностями. Подразделяясь на бытийный и бытовой, персональный дискурс сориентирован либо на диалогичное, пунктирное общение на сокращенной дистанции с повышенной семантической нагрузкой на невербальную коммуникацию (бытовой дискурс), либо на преимущественно монологичное, насыщенное смыслами общение развернутого характера, представленное произведениями философской, художественной и психологической литературы (бытийный дискурс) (Горелов, 1995; Карасик, 2000).

В случае институционального дискурса говорящий выступает как представитель определенного социального института в рамках установленных статусно-ролевых и ситуационно-коммуникативных норм. Как отмечает В.И. Карасик, «признаки институциональности фиксируют ролевые характеристики агентов и клиентов институтов, типичные хронотопы, символические действия, трафаретные жанры и речевые клише. Институциональное общение – это коммуникация в своеобразных масках» (Карасик, 2000:12). Институциональный дискурс является статусно-ориентированной формой общения: коммуниканты предстают не столько как личности, индивиды, сколько как носители определенного социального статуса.

Социальный институт, представляющий собой «определенный набор целесообразно ориентированных стандартов поведения в определенных ситуациях» (Социология, 1996:235), подразумевает, что между клиентами и агентами взаимодействия существуют отношения неравенства, иерархии, что статус представителя института изначально выше, чем статус клиента. Тем не менее, некоторые виды дискурса стремятся к установлению равных ролевых позиций агентов и клиентов, однако это проявляется скорее в отдельных жанрах, чем является характеристикой дискурса в целом.

Известно, что институциональный дискурс выделяется на основе двух признаков, являющихся системообразующими: цели и участники общения. Рассмотрим возможные схемы взаимодействия клиентов и агентов в рамках некоторых видов институционального дискурса.

Участники педагогического дискурса в самом общем виде – учитель и ученик. Учитель может выступать в разных ипостасях: учитель как родитель, друг, советник, наставник, школьный или университетский преподаватель, научный руководитель. Участники педагогического общения отличаются принципиальным неравенством ролевых позиций: учитель изначально стоит «над» учеником, обладая правом на прямую дидактичность и педантизм. Согласно исследованиям В. И. Карасика, в русском языке концепт «учитель» обозначается словами с преимущественно нейтральной или положительной коннотацией (учитель, наставник, педагог), а в качестве аттрибутивов (по данным «Русского ассоциативного словаря») используются оценочные слова с позитивным значением (добрая, любимая, строгая учительница) (Карасик, 2000: 29-30). Уважительное отношение к учителю как воплощению лучших человеческих качеств и образцу образованности зафиксировано в нашей лингвокультуре. Однако, статусное неравенство, характерное для педагогического дискурса, отражено в образной составляющей концепта «школа». Исследование О.В. Толочко выявило два противоположных эмоционально-оценочных полюса данного концепта: первый - резко отрицательный и тревожно-скучный, относящийся ко всему, связанному со школой; второй – положительный, яркий, радостный, охватывающий деятельность учащихся вне школы. Преобладающими метафорами, используемыми для обозначения школьных будней, являются метафоры войны, образы ада, каторги, тюрьмы, звериной или нечистой силы, издевающейся над ребенком, похода к врачу и связанных с этим болезненных ощущений (Толочко, 1999:178-181). Статусно-ролевое неравенство участников педагогического дискурса отражается и в аксиологических протокольных предложениях, свойственных учителям (следует, нужно, должно).

Для религиозного дискурса также характерно различие в статусно-ролевых позициях агентов и клиентов общения. Агентом религиозного дискурса является священнослужитель, клиентами – прихожане. По замечанию В. И. Карасика, специфика данного типа дискурса «состоит в том, что к числу его участников относится Бог, к которому обращены молитвы, псалмы, исповеди в ряде конфессий и который выступает в качестве суперагента… – собственно Бог и тот, кому он открылся, т.е. пророк» (Карасик, 1999:7). Номинативные единицы, используемые для обозначения священнослужителей в разных религиях, представлены в языке довольно широко (например, в католической церкви – папа, кардинал, епископ, каноник, кардинал и др.), что отражает общую тенденцию: агенты институционального дискурса более дифференцированы в номинации, чем клиенты (Карасик, 1999). Как и в педагогическом общении, ролевые позиции агентов религиозного дискурса изначально выше позиций клиентов: священники обладают правом разъяснять пастве, «сынам и дочерям», что такое хорошо, и что такое плохо, как необходимо себя правильно вести в той или иной ситуации. В связи с этим интерес представляет исследование Г.А. Агеевой, ориентированное на установление иерархии ролей пророведника. Анализируя изменения позиционных и статусных ролей священнослужителя во время проповеди, исследователь выявляет следующие типы ролей: проповедник-священнослужитель (вещающий от имени Божьего); духовный брат (советующий, предостерегающий, высказывающий соболезнования, разъясняющий); учитель, духовный наставник; муж, брат, отец, сестра (Агеева, 2000). При расположении данных ролей на иерархической оси наибольшие статусные различия будут характерны для священнослужителя, передающего слово Божье; относительно равные отношения между коммуникантами будут соответствовать роли духовного брата. В свою очередь, статус прихожанина максимально понижен; к нему обращаются как к «рабу Божьему», «грешнику». Группы верующих связаны общими целями, задачами, ценностями, знаками, символами, разделением позиций и ролей, наличием специфического «мы»-чувства. Достаточно существенным в религиозном дискурсе становится признак принадлежности к «своим», для чего существуют разнообразные ритуальные действия-посвящения (см. Карасик, 1999).

В медицинском дискурсе также выделяют агентов и клиентов: первыми являются медики как представители социально-профессиональной группы; ко вторым относятся пациенты. Медицинский дискурс является одним из самых древних, «врач как носитель особого знания выступает в качестве модифицированного жреца, которому дано было право обращаться к небесным силам для исцеления больных» (Бейлинсон, 2000:103). В связи с этим очевидной становится близость медицинского и религиозного дискурсов. Агенты данных видов дискурса являются статусно-привилегированными в большинстве ситуаций общения. Однако, как справедливо замечает Л.С. Бейлинсон, для восстановления нормального психического состояния людей и создания атмосферы доверия и конфиденциальности, являющейся требованием медицинской этики, врач может стремиться к созданию ситуаций с равными ролевыми позициями коммуникантов (Бейлинсон, 2000).

Равенство партнеров является, по мнению исследователей, основополагающим принципом научного дискурса. «Участниками научного дискурса являются исследователи как представители научной общественности, при этом характерной особенностью данного дискурса является принципиальное равенство всех участников научного общения в том смысле, что никто из исследователей не обладает монополией на истину, а бесконечность познания заставляет каждого ученого критически относиться как к чужим, так и к своим изысканиям» (Карасик, 2000:12). На вышеуказанную особенность научного дискурса указывает и официально принятое в научных кругах обращение «коллега», призванное нивелировать все статусно-ролевые признаки коммуникантов. На наш взгляд, однако равенство клиентов и агентов научного дискурса несколько относительно, так как авторитет, научные заслуги, многочисленные публикации делают точку зрения мастеров науки более весомой и значимой, хотя наличие у молодых ученых собственных мыслей и способности аргументированно и убедительно их доказывать в ходе научной дискуссии нейтрализует статусно-ролевое неравенство. Спецификой научной деятельности, направленной не только на дальнейшие исследования, но и на подготовку новых кадров, объясняется и тот факт, что диада «агент – клиент», удачно работающая при описании участников других видов дискурса, требует уточнения. «Ученые выступают в нескольких ипостасях, обнаруживая при этом различные статусно-ролевые характеристики: ученый-исследователь, ученый-педагог, ученый-эксперт, ученый-популяризатор. Клиенты научного дискурса четко очерчены только на его периферии, это широкая публика, которая читает научно-популярные журналы и смотрит соответствующие передачи, с одной стороны, и начинающие исследователи, которые проходят обучение на кафедрах и в лабораториях, с другой стороны».

Перейдем к рассмотрению участников политического дискурса.

Ролевая структура политического дискурса предполагает разграничение профессионалов/агентов и непрофессионалов/клиентов. В качестве агента в данном случае будут выступать имеющиеся в любом обществе политические институты, главная задача которых в самом общем виде – установление, поддержание и укрепление политической власти. Политические институты выступают гарантом порядка и законности в том или ином обществе, отвечают за полноценное функционирование общественного организма. К ним относятся парламент, правительство и другие институты, конкретизирующиеся в социальных ролях их представителей – то есть в стандартизированных моделях поведения лиц, наделенных правовыми полномочиями. Дальнейшая дифференциация институциональных ролей политического лидера связана с исполнением конкретных официальных должностей во властных структурах (глава государства (монарх, король, царь, президент), премьер-министр, спикер, лидер партии или парламентской фракции). В качестве клиентов политического дискурса выступает все население, прибегающие к услугам политических институтов. В более узком смысле к клиентам политической коммуникации можно отнести избирателей, голосующих за конкретную политическую партию или движение, обращающихся к ним с наказом (Шейгал, 2000:44).

Специфика политического дискурса заключается в том, что «клиент» в политической коммуникации в абсолютном большинстве случаев массовый. Самый поверхностный анализ основных жанров политического дискурса показывает их преимущественную ориентацию на массового получателя информации: ритуальные жанры (инаугурационное обращение, радиообращение) направлены на интеграцию всего общества, ориентационные жанры (доклады, указы, соглашения) носят информационно-прескриптивный характер, агональные жанры (лозунг, рекламная речь) выполняют регулятивную функцию в ее различных аспектах. Обращение к групповым и индивидуальным клиентам не является типическим для политического общения, однако характерно для других видов институционального дискурса (педагогического, медицинского, юридического и прочих). К жанрам политической коммуникации с групповым субъектом относятся обращения, листовки, выступления на митингах; к индивидуально-адресованным жанрам – телеграммы и письма граждан непосредственно к политику или в средства массовой информации (Шейгал, 2000).

Рассмотрим возможные варианты коммуникации между агентами и клиентами в политическом дискурсе:

1.                 Институт ↔ институт. Этот вариант коммуникации реализуется в таких жанрах политического дискурса, как международные переговоры и официальные встречи глав разных государств. Это статусно-индексальное общение на уровне «государство – государство».

2.                 Представитель института ↔ представитель института. Это коммуникация между агентами в институтах, подразделяющаяся на внутреннюю (служебная переписка, кулуарное общение, закрытые заседания, выполняющие вспомогательную функцию и способствующие подготовке к публичным выступлениям) и внешнюю (переговоры, круглые столы, дискуссии). В данном случае клиенты либо отсутствуют полностью, либо выполняют пассивную функцию наблюдателя, не имеющего возможности вмешиваться в коммуникацию. Общение можно определить как статусно-индексальное на уровне «политик – политик».

3.                 Институт ↔ граждане. Данный вариант коммуникации просматривается в таких «обезличенных» жанрах, как законы, указы и прочие политические документы, т. е. в статусно-индексальном общении на уровне «государство – все общество».

4.                 Институт ↔ гражданин. Коммуникация того рода в сфере политики достаточно редка в силу преимущественно массового характера клиентов политического дискурса. Это взаимодействие в большинстве случаев носит однонаправленных характер и осуществляется по схеме «институт ← гражданин», реализуясь в таких жанрах, как письма и телеграммы, адресованные политическому движению или партии, обращения с жалобами, предложениями и др., на которые институты отвечают вербально и / или акционально. Линия «институт → гражданин» проявляется в актах поощрения (почетные грамоты, награды и пр.) или порицания (заявления или письма с осуждением действий гражданина).

5.                 Представитель института ↔ граждане. Данный вид взаимодействия клиентов и агентов политического дискурса реализуется в публичных выступлениях, речах политических лидеров, а также в политических скандалах. Сюда же возможно отнести и пресс-конференцию как жанр политического дискурса, где средства массовой информации (в лице журналиста) выступают в качестве ретранслятора, напрямую озвучивая высказывания политика. Это статусно-индексальное общение на уровне «политик – общество в целом».

6.                 Представитель института ↔ гражданин. Статусно-индексальное отношение «Политик → индивидуальный клиент» – самый редкий вариант коммуникации, проявляющийся в ситуации личного приема гражданина отдельным политическим лидером, либо в ситуации «выхода политика в народ», когда на улице или в магазине завязывается непродолжительная беседа «о жизни» с отдельным представителем толпы. Общение на уровне «индивидуальный клиент → политик» реализуется в граффити, самиздатовских листовках, где личность выступает от своего имени, но осознает себя как член коллектива (Шейгал, 2000).

В связи с тем, что клиенты политического дискурса преимущественно выполняют роль адресата-наблюдателя, перед которым политики разыгрывают спектакли в надежде на успех, можно говорить о театрализации политической коммуникации. Поскольку массы участвуют в политике в основном созерцательно, получая информацию о событиях политической жизни из средств массовой информации, то для сохранения и завоевания новой аудитории СМИ отбрасывают и изменяют «скучные» факты, людей, события, соответствующим образом подправляя и «упаковывая» их. Все это способствует «увеличению значения «символической политики», «политики театра», основанных на образах, или имиджах, политических деятелей, специально сконструированных на потребу господствующим умонастроениям и вкусам» (Гаджиев, 1995:389). В результате избирательные кампании становятся своего рода популярными спектаклями или даже спортивными репортажами со своими победителями, проигравшими, напряженной борьбой. Все это требует от политика умения быть актером, переключаться с одной роли на другую. Политик воспринимается на фоне его политических действий, или в наборе сюжетов, составляющих базу политического нарратива (Шейгал, 1998, 2000). Определенные политические сюжеты (церемония инаугурации, национальные праздники) имеют устоявшиеся, легко узнаваемые, а потому «свои», сценарии, где все роли четко расписаны. Особое внимание компоненту ритуальности уделяется в президентской политической кампании США. «Политика намного более эмоциональна, чем рациональна, и это особенно верно в отношении президентской политики. Люди идентифицируют себя с президентом таким способом, как ни с одной другой общественной фигурой. Потенциальные президенты сравниваются с идеалом, который является комбинацией лидера, Бога, отца, героя, Папы Римского, короля с небольшой долей мстительных фурий, добавленных туда. Они хотят, чтобы он был больше самой жизни, живой легендой и в то же время максимально человечным; таким, какого можно демонстрировать своим детям как модель» (цит. по: Почепцов, 2000:360). Политик должен оправдать ролевые ожидания населения, но, в то же время, агент политического дискурса не может сильно «отрываться» от аудитории, нарушая механизмы идентификации с клиентами политического дискурса.

Даже человек, не искушенный в политической коммуникации, знает, что политические деятели четко противопоставляются по имиджу, разграничиваются по речевым особенностям.

Даже эмпирически, путем интроспективного анализа наблюдаемого речевого поведения современных политиков можно выявить некую ролевую структуру политической коммуникации: в сознании откладываются типичные черты манеры поведения и говорения политика, которым затем даются номинации. Роле-языковое поведение обобщается наблюдателями и классифицируется в отдельные типы.

В целом ряде работ по лингвистике, посвященных анализу различных понятийных категорий, разграничивается их обозначение и описание. Так, В.И. Шаховский, рассматривая проблему языкового обозначения, выражения и описания эмоций, отмечал, что «трудность заключается в метаязыковом неразграничении единого процесса отражения, называния и выражение этого отражения в назывании. Выразить без называния нельзя, но выражение отражения эмоций в словах может быть и рациональным; сама эмоция может не называться, но манифестироваться в семантике слова» (Шаховский, 1987:88). В.И. Карасик, анализируя социальный аспект языка, также разграничил выражение и описание статусных отношений в языке (Карасик, 1992).

 Разграничение обозначения и описания верно относительно такой социолингвистической категории, как роль. Логика нашего исследования заключается в движении от выражения, обозначения ролевых отношений в языке (чему посвящена 2-ая глава) к их описанию в 3-й главе.

Итак, в наиболее общем виде ролевая структура коммуникации традиционно рассматривается как взаимодействие двух основных ролей: субъекта/адресанта и объекта/адресата. Однако, в различных сферах и ситуациях общения эти роли имеют свою специфику и воплощаются во множестве вариантов. Многоплановость дискурса и языковой личности как участника дискурса позволяет конкретизировать ролевую структуру коммуникации по целому ряду параметров.

Институциональный подход к анализу ролевой структуры дискурса не является единственным: применительно к политической коммуникации, возможно выделение также семиотического, психологического, нарративного, драматургического и риторического подходов.

В основе семиотического подхода к анализу ролевой структуры политического дискурса лежит архетипная семиотическая оппозиция "свой" – "чужой". Конкретизацией данной оппозиции являются следующие коммуникативные роли: друг, союзник, сторонник « враг, оппонент, вредитель, предатель, шпион.

Институциональное общение не является полностью обезличенным, поскольку личностные характеристики коммуникантов, в том числе уровень образования и речевой культуры, неизбежно накладываются на их статусные признаки. В связи с этим, в анализе ролевой структуры политического дискурса значимым оказывается психологический подход, при котором учитываются психологические характеристики коммуникантов, формирующие определенный тип коммуникативного поведения в рамках той или иной институциональной роли (например, экстраверт – интроверт). Для политического дискурса релевантным является наложение личностных и социально-психологических характеристик, что позволяет говорить об определенных социально-психологических ролях агентов политики, специфических для разных жанров. Так, в частности, в жанре лозунга протеста адресант (народ) выступает как изгой, униженный, притесняемый (Енина, 1999). В данном подходе политик рассматривается как воплощение конкретного психологического архетипа. Как отмечает Е.И. Шейгал, «при недостаточном знании восприятие образа политика происходит с опорой на архетипы, концентрирующие в себе древний опыт человечества в области сексуальных и семейных отношений: старший брат, постылый муж, коварный обольститель, жестокий отчим, строгий отец, мудрый Патриарх, жених, надежный мужик» (Шейгал, 2000:106).

При нарративном подходе объектом анализа является совокупность текстов разных жанров, сконцентрированных вокруг одного политического сюжета, например, выборы, переговоры, скандал (Шейгал, 2000). В рамках политического нарратива агенты политики рассматриваются как типовые персонажи, выполняющие определенные функции в развитии сюжета (Пропп, 1928): герой, лжегерой, злодей, жертва, помощник, искатель, даритель волшебного средства и др.

Риторический подход предлагает разграничение ролей по типизованным формам речевого поведения – речевым ролям. Так, например, А.К. Михальская выделяет оппозицию «харизматический лидер» « «монархический лидер». В рамках данного подхода речевые роли политиков дифференцируются по таким параметрам, как степень монологичности и авторитарности общения, степень эмоциональности, метафорические модели, степень речевой креативности / клишированности и др. (Михальская, 1996).

Драматургический подход к анализу ролевой структуры политического дискурса (Burke, 1966) предполагает рассмотрение политики как сцены, на которой роли исполняются агентами политики. При данном подходе можно говорить о разнообразных масках-образах, в которых выступают политики, о том имидже, который делает политических деятелей узнаваемыми. Назовем некоторые, наиболее узнаваемые «маски» современных российских политиков:

·                   Хороший парень (или свой человек).

Наиболее известным политиком, для которого характерна эта роль, является Б.Немцов. Этот политический деятель пытается быть по возможности ближе к простому народу, старается говорить на понятном всем языке, часто прибегая к образным языковым приемам (Я считаю, что государство не вправе залезать в постель к своему народу, вот абсолютно не вправе); затрагивает актуальные для большинства населения темы: улучшение социальной защиты населения, повышение зарплат и пенсий (Я опять буду поднимать вопрос о дополнительных выплатах пенсионерам и бюджетникам). В речи Б.Немцова преобладающими являются спокойные интонации уверенного в своих словах человека.

·                   Отличник-интеллектуал.

В России эта роль ассоциируется с именами Е.Гайдара, А.Чубайса, С.Кириенко. Молодые реформаторы, отличающиеся интеллектуальным стилем мышления и престижным образованием, размышляют об альянсах и генерировании идей, априорной правоте Запада и дифференциальных процессах. Их сложная, иногда не слишком понятная речь, лишенная чрезмерной экспрессивности и эмотивности, близкая к деловому дискурсу, нередко становится объектом пародий и шуток.

·                   Кормилец (хозяин, сильная рука).

Данная роль наиболее ярко прослеживается в ролевом репертуаре Ю.М.Лужкова. Этот «человек в кепке» «стоит на хозяйственной платформе», «вечно бегает по стройкам», имеет «кроме двух коров» в своем хозяйстве еще и свинью. Говорит по делу, не боясь употребить и нецензурные выражения: В отношении таких слов, которые являются нелитературными, грешен, употребляю. Не по отношению к людям – никогда стараюсь не обижать личность. А для того, чтобы связать различные части предложений, бывает. Как настоящий хозяин, Ю.М.Лужков может и голос повысить, и прикрикнуть на своих подчиненных, однако, как правило, все его замечания справедливы и «по делу».

·                   Царь (отец).

Эта роль проявлялась в ролевом репертуаре Б.Н. Ельцина. В начале его президентства во главе государства оказался сильный и здоровый уроженец Сибири, пришедший к власти в результате победы над оппозицией. Его речь была нетороплива и немногословна, с большим количеством пауз. Преобладающие интонационные модели носили категорический характер, а некоторые высказывания звучали как пафосные декларации. Повышенной смысловой нагрузкой были наделены слова народ, государство, государственное управление. В речи Б.Н. Ельцина довольно частотными оказывались и социально ориентированные слова: руководить (Я руковожу страной днем и ночью), позволить, разрешить, допускать (Других Ельциных я не допущу, другого Ельцина не ждите!).

·                   Старший брат (советник).

Данная роль в большой степени свойственна Е.Примакову. Это авторитетный, умный, мудрый, опытный политик, говорящий взвешенно и обстоятельно. Непотопляемый на любых, даже самых ответственных государственных постах, Е.Примаков при этом ассоциируется с прошлым, однако не проповедует коммунистических идей. В своей речи он довольно часто прибегает к так называемым «индексным» выражениям – т.е. узнаваемым высказываниям, основная интенция при использовании которых – вызвать социальную близость и доверие. Индексные высказывания активизируют в памяти адресата хорошо знакомые контексты, таким образом утверждая в сознании ту реальность, которую строит адресант: Основной задачей нашей внешней политики является укрепление государственности России; Роль России в мировом сообществе велика. Но она останется таковой только до тех пор, пока будет сильной.

·                    Человек-скандал.

В. Жириновский – самый известный носитель этой роли. Он непредсказуем, хаотичен, взбалмошен; его реплики смешны, забавны, парадоксальны, афористичны, однако, воздействуя на эмоции адресата, на подсознательном уровне они привлекательны для массы: Каждой бабе – по мужику, каждому мужику – по бутылке водки. Слово "однозначно" я никогда в жизни не употреблял, это не мое слово. Вот я тоже возьму и клонируюсь! Клон клоном вышибают, а мои клоны – самые качественные! Вся ЛДПР будет состоять из меня одного! У каждой женщины будет по Жириновскому, это же однозначно!

·                   Патриот.

Типичный набор идеологем, связанный с процветанием России, наиболее ярко просматривается в высказываниях Г.А. Зюганова, яро радеющего за возвращение России былой славы и мощи. В личном тезаурусе этого политика наиболее частотными оказываются слова страна, родина, Россия, народ, режим, власть. Для его речи типичны назидательные интонации, его высказывания часто производят впечатление нотаций пафосного характера.

Список литературы

1.     Азнабаева Л.А. Принципы речевого поведения адресата в конвенциональном общении. – Уфа: Башк. ун-т, 1998. – 182 с.

2.     Александрова О.В. Проблема дискурса в современной лингвистике // Когнитивно-прагматические аспекты лингвистических исследований. – Калининград, 1999. – С. 9-13.

3.     Базылев В.Н. К изучению политического дискурса в России и российского политического дискурса // Политический дискурс в России – 2: Материалы раб. совещ. (Москва, 29 марта 1998 года) / Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. – М.: Диалог-МГУ, 1998. – С. 6–8.

4.     Карасик В. И. О категориях дискурса //Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты. – Волгоград: Перемена, 1998.– С. 185–197.

Страницы: 1, 2