Французские простветители

интересоваться дальше судьбой своих героев. Тогда был бы закончен роман

чувствительной страсти, и читателей трогала бы история неудавшейся любви

новых Абеля и Элоизы. Однако Руссо завязывает второй сюжетный узел,

обращающийся впоследствии решения Вольмара пригласить Сен- Пре к себе в

дом. С этого момента начинается роман испытания добродетели.

Подобная конструкция “Новой Элоизы” не является случайной. Она

обусловлена самим существом руссоизма как литературного явления,

сочетавшего в себе стремление к чувствительному живописанию страсти с

морально - дидактическим толкованием жизни человеческого сердца. Этот

моральный дидактизм определяет целиком всю вторую половину романа, где даже

сам уклад жизни Жюли и Вольмара в их доме в Кларане о руссоистской

идеализацией.

Героиня романа разделяет взгляды своего создателя. Ее устами, образом

жизни автор утверждает: бог есть, бог создатель мира, но верить в его

существование - это не значит сковывать свою жизнь, свои чувства постоянно

оглядываясь на предписания церкви и даже библейские предписания. Во-

первых, эти предписания не совпадать, ведь могут совпадать, ведь время и

условия меняются, меняется и сам человек. Во-вторых, человек должен

поступать добродетельно не из чувства страха перед загробным наказанием,

ибо тогда он становится неискренним, поступающим не в соответствии со своей

совестью, ибо бог предоставил человеку свободу воли. Правда, в соответствии

с руссоистской философией возлюбленный Юлии отмечает в одном из своих

писем, что под влиянием внешних условий изменяется и тот образ божий,

который соответствует природе и который есть в нем. В ответ Юлия возражает

ему, что “разум вернее всего предохраняет и от фанатизма”.

Признаваясь в том, что она глубоко верующая и рассказывая о своей

вере, Юлия признается, что долгое время пребывала в неверии, хотя в нельзя

сказать, что она не была набожна и добавляет: “…Лучше вовсе не быть

набожной, нежели обладать внешним и нарочитым благочестием, которое не

умиляет сердце, а только успокаивает совесть, нежели ограничиваться

обрядами и усердно чтить господа бога лишь в известные часы, дабы все

остальное время о нем и не помышлять”.*№

__________________________________________________

В этом письме Юлия пишет, что “все существует лишь по воле вседержителя.

Он придает цель правосудию, основание - добродетели, цену - краткой жизни,

ему посвященной... Он в своей неизменной сущности являет истинный прообраз

всех совершенств, отражение которых мы носим в своей душе”. Если же страсти

стремятся исказить этот образ, на помощь приходит здравый смысл. Только

разум в состоянии определить разницу между божественным образом и

лжемудрстовованиями и заблуждениями. “Созерцая этот божественный образец,

душа очищается и воспаряет, она научается презирать низменные свои

наклонности и преодолевать свои недостойные влечения”.

Итак, юная Юлия становиться искренней верующей, смиряется со своими

страстями и становится добродетельной супругой нелюбимого человека в

соответствии со своими религиозными убеждениями. Руссо - деист здесь

приходит в противоречие с Руссо - автором “Общественного договора”.

Кальвинизм побеждает. Казалось бы, в дальнейшем вся жизнь и рассуждения

Юлин соответствуют учению кальвинизма с его практической этикой,

требованием подтверждать веру земными делами во имя и счастья людей здесь,

на земле, что особенно ярко отражается в призыве делать добро для людей в

последние дни жизни Юлии и особенно в с предсмертных рассуждениях и

разговорах с протестантским священником. Но Руссо не принимает абсолютного

предопределения кальвинистов, не оправдывает жесткой регламентации

кальвинистами общественной и личной жизни, борьбу с инакомыслием – и все

это мы встречаем на страницах писем его героев.

Полемизирую с идеей абсолютного предопределения, Сен - IIре в письме к

Эдуарду пишет: “... Если говорить о воле господа бога, так любая болезнь, с

которой мы боремся, ниспослана им. Любое страдание, от коего мы хотим

избавиться, исходит от него. Где же кончается его власть и когда можно

законно сопротивляться ему? Значит, нам не дозволено изменять, что бы то

ни было, раз все сущее возникло по его замыслу! Значит, в этом мире ничего

нельзя делать из страха нарушить его законы, - но ведь что бы мы ни дела

ли, нам не удастся их нарушить! Нет, милорд, признание человека

значительнее и благороднее. Господь бог не для того дал ему душу, чтобы он

был бездеятелен, вечно безучастен ко всему окружающему. Бог даровал ему

свободу, чтобы он делал добро, совесть, чтобы стремился к добру, и

рассудок, чтобы распознавал добро Бог поставил его самого единым судьей

собственных действий”. *№

Рассуждая в этом и последующем письмах о проблеме самоубийства, герой

романа отстаивает тезис добровольно избавиться от страданий путем ухода из

жизни добровольное дело каждого, и вера в бога и страх нарушить

божественный закон не могут удержать от подобного выбора. При решении этого

вопроса человек должен руководствоваться общественной пользой. По этому Сен-

Пре дает совет Эдуарду, всякий раз когда у него возникнет желание уйти

из жизни, говорить себе: “Сделаю еще одно доброе дело, а потом умру”. “А

затем отыщи какого-нибудь угнетенного и защити его. Приводи ко мне

обездоленных, которые не смеют ко мне обратиться сами; без стеснения

пользуйся моим кошельком и связями; щедро расточай мои богатства и этим

обогащай меня. Если мысль эта удержит тебя ныне, она удержит тебя и завтра,

и послезавтра, и во всю твою жизнь. А не удержит - что ж, умирай; значит,

ты человек низкий”. *№

Осуждая протестантскую нетерпимость к танцам, веселью, “тиранию,

противную и природе, и разуму” Ж.-Ж. Руссо противопоставляет идеальную

обстановку веселого и непринужденного времяпровождения в доме Юлии.

Неоднократно рассматривая проблемы рели в соотношении с

нравственностью, герои романа то и дело ставят между ними знак равенства,-

и это не противоречит принципам протестантизма, где религиозность должна

воплощаться в образ добродетельной жизни. В письме к госпоже д‘Орб Юлия

пишет: “Вот что я сказала бы светски дамам, для коих нравственность и

религия - ничто, ибо у них ест лишь один закон - мнение света. Но ты,

женщина добродетельная и верующая, сознающая свой долг и любящая его, ты

знаешь иные правила поведения нежели суждение общества, и следуешь им; для

тебя

_________________________________________________

*№ Письмо XXII

самое главное суд твоей совести, и ты должна сохранить уважение к себе”. *№

В соответствии с просветительской традицией роман полемичен. По

проблемам сущности бытия и бога спорят протестантка Юлия и деист Сен- Пре,

и нередко каждый при этом остается при своем мнении, но это в большей

степени свидетельствует не так о противоречивости мировоззрения Ж.-Ж.

Руссо, как о его толерантности. Неслучайно он вкладывает в уста Юлии

следующие слова, говоря о трехмесячных спорах атеиста Вольмара и верующего

Эдуарда, она отмечает, что “два этих человека, полные взаимного уважения и

чуждые школярской педантичности… всю зиму провели в спорах мудрых и мирных,

но очень горячих… схватывались по всем важным вопросам, какие только может

объявить ум человеческий... Взаимное уважение их возросло, но каждый

остался при своих взглядах”. Примером сосуществования верующего и атеиста

является и сама семья Юлии. На вопросы о возможности мирного сотрудничества

верующих и атеистов, о нравственности атеистов - Руссо, таким образом

отвечал утвердительно. Единственный недостаток, который Юлия отмечает в

своем муже - это холодность к богу, его неверие. Верующая Юлия жаждет

обратить своего мужа в веру только ради его блаженства в загробном мире и

для его счастья на земле, ибо по ее словам: «сколь многих радостей он

лишен! Какое чувство может утешить его в горестях. Кто зрит его добрые

дела, кои творит он втайне? Какой голос может говорить в глубине его души?

Какой награды может он ждать за свою добродетель? Как должен он смотреть в

лицо смерти? По существу в этих суждениях и ответы на вопросы о месте

религии в жизни человека, как их понимал Руссо. В них же и ответы как

способствовать распространению своей религии - только собственным примером,

образом жизни добродетельного человека: «Какая поучительная картина

предстанет перед ним, когда ... не проповедуя, не упоминая бога в речах

своих, покажут Вольмару присутствие бога в делах, вдохновленных небом, в

добродетелях, порожденных им в радости быть угодным небесам, он увидит

прообраз небесного блаженства,

__________________________________________________

блещущий в доме его, и по сто раз на день волей -неволей будет говорить

себе: “Нет, человек не может быть таким сам по себе, - что-то иное более

чем человеческое, царит здесь”.

Как и просветители, Руссо мечтает о будущем обществе как светлом

мире, без тирании, суеверий и сословий предрассудков, как “гармонию

мыслящих существ” по словам героя вставной новеллы - лорда Эдуарда

Бомстона.

“Юлия или Новая Элоиза” является едва ли не кульминационным пунктом в

истории европейского романа ХVIII в. Многообразные повествовательные

элементы, накапливавшиеся в нем в течение более чем полустолетия, собраны

здесь на новой основе и в новых идейно-художественных целях. Не остался без

влияния на Руссо и любовный французский роман аббата Прево (“Манон Леско”).

Роман Ричардсона — роман чувствительных испытаний и семейного быта - дал

“Новой Элоизе” немало своих приемов и своей атмосферы. Сыграла известную

роль и литература путешествий, в том числе и столь любимый Русо «Робинзон

Крузо».В свою очередь, “Новая Элоиза” во многом определила дальнейшие пути

развития буржуазного романа. Она заслонила собою всю ту галантно –

эротическую литературы XVIII в., которая еще недавно почти монополизировала

описание и литературное истолкование чувства любви. Картинам любовных

ощущений роман Руссо противопоставил живопись чувства, раскрытого во всех

его самых глубоких и интимных, незаметных для постороннего глаза,

перипетиях.

В смысле этой органической “чувствительности” “Новой Элоизы” учеником

Руссо явился впоследствии Гете со своим “Ветром” и Карамзин с “Бедной

Лизой”, не говоря уже о многочисленных французских подражателей романа.

2.4 Идейно – эстетические параллели

Для Льва Толстого, как он сам писал, “Руссо и Евангелие два самых

сильных и благотворные влияния” на его жизнь.

Влияние идей Руссо на Льва Толстого - факт общеизвестный. Русский

писатель сам об этом неоднократно говорил. Примечательно его высказывание в

старости: “К Руссо были несправедливы, величие его мысли не было признано,

на него всячески клеветали. Я прочел всего Руссо, все двадцать томов,

включая “Словарь музыки”. Я более чем восхищался им, я боготворил его. В

пятнадцать лет я носил на шее медальон с его портретом вместо нательного

креста. Многие его страницы так близки мне, что мне кажется, я их написал

сам”. Это и ряд других восторженных признаний послужили основанием для

максимального сближения взглядов Руссо и Льва Толстого. Сложился даже

стереотип сравнительного анализа: “всё мировоззрение Толстого - и его

нравственная доктрина, и его отношение к религии, природе, и эстетические

взгляды, и политические установления - является воспроизводством и

дальнейшим развитием идей Руссо” (Е.И. Рачин). О сходстве воззрений двух

мыслителей написано много, о различиях сказано вскользь. На наиболее

существенное расхождение указан сам Лев Николаевич Толстой. “Меня, - писал

он в дневнике 1905 г., - сравнивают с Руссо. Я многим обязан Руссо и люблю

его, но есть большая разница. Разница та, что Руссо отрицает всякую

цивилизацию, я же - лжехристианскую. То, что называют цивилизацией, есть

рост человечества. Рост необходим ... Но сук или силы жизни, растущие в

суку, неправы, вредны, если они поглощают всю силу роста. Это с нашей

лжецивилизацией”.

Восторженное восприятие Львом Толстым идей Руссо даже в молодости, не

говоря о зрелом периоде жизни, соседствовало с неустанной потребностью

взвесить все за и против, с внутренней полемичностью, и в результате

обнаруживалось немало серьезных расхождений.

Л Н. Толстому с юности хорошо были известны как трактаты, так и романы

Руссо. В старости о признавался, то с 14 до 20 лет среди произведений,

произведших на него впечатление, были и произведения Руссо: “Исповедь” и

“Эмиль”- “огромное”, “Новая Элоиза” - “очень большое”. Сохранились

философские замечания молодого Толстого (писаны им между 1847 и 1852

годами) на речи Ж.-Ж. Руссо.

При чтении “Эмиля” в 1852 г. Л.Н. Толстой дает такую оценку роману:

“Прочел “Profession de foi du Vicairt Savoyard”. - Она наполнена

противоречиями, неясными - отвлеченными местами и необыкновенными

красотами. Всё, что я почерпнул из неё, это убеждение в не бессмертии

души”.

Общее и различное во взглядах Руссо и Толстого становится явным даже

при беглом сопоставлении их взглядов.

Так, Льву Толстому близки люди, живущие в согласии с природой,

занимающиеся трудовой и серьезной деятельностью, но они менее всего в

сознании писателя связаны с руссоистской концепцией “естественного

человека”.

Можно увидеть родство между Руссо и Толстого в их трактовке

божественного начала мироздания и отношения к нему человека. На это

указывает и отрывок из “Исповеди Савойского викария” под названием

“Откровение и разум”, помещенный Львом Толстым во II томе “Круга чтения”.

Но было бы ошибкой сводить теологию Льва Толстого к постулатам Руссо, они

стали лишь одним из многих источников религиозного миросозерцания русского

гения. Различие между “естественной религией” Руссо и религией Льва

Толстого возрастает с годами; общим остается исходный момент - понимание

Бога как разумения жизни и нравственного миропорядка, а человека как

существа, верящего в то, что разумно. Но и такой подход приходит к Льву

Толстому лишь на рубеже 1870-80-х гг.

Полемично во многих случаях и отношение Льва Толстого к педагогическим

идеям великого предшественника. Педагогические разногласия мыслителей

очевидны при сопоставлении Толстым своего “метода выводов из наблюдений” с

“метафизическим методом” Руссо, то есть методом головным, содержащим в

основе ту или иную философскую установку, навязываемую ребенку сверху. “Это

история педагогии,- пишет Толстой водной из первых своих педагогических

работ, - которую я назову скорее историей образовательных теорий

воспитания, есть история стремлений человеческого ума от идеи образования

идеального человека к образованию известного человека. Этот ход можно

проследить со времени возобновления наук через Лютера, Бако, Руссо,

Комениуса, Песталоцци до новейшего времени”. Эмиль у Руссо создан по

замыслу воспитателя, трафарет “идеального человека” был применен к вполне

конкретной личности, которая в итоге воспитывалась в духе руссоистской

религии “естественного человека”.

Среди философов нового времени Руссо принадлежал к числу тех, которые

утверждали природную доброту как исходный принцип. “… Природа создала

человека счастливым, но общество искажает его и делает несчастным”.

“Воспитывая, должно любить воспитуемого, эго не только главное, это

главнейшее. И воспитывать человека должно опираясь на собственную природу.

Воспитание на лоне природы, вдали от развращающего влияния городской

цивилизации, в наибольшей степени способствует развитию природных

стремлений и природных чувств”. Первая книга “Эмиля” начинается словами:

“Всё выходит хорошим из рук творца, всё вырождается в руках человека”.

Вслед за Руссо, Лев Толстой идеализировал природу ребенка. Оп

высказывал убеждение в совершенстве его природы: здоровый ребенок родится

на свет, вполне удовлетворяя требованиям “безусловной гармони в о

отношении правды, красоты, которые мы носим в себе” Ребенок, родившись,

представляет собой первообраз гармонии, правды, красоты и добра”.

Идеализация природы ребенка Льва Толстого вытекала из его теории

“свободного воспитания”.

Так же, как и Руссо, Лев Толстой считал, что взрослые воспитывают

детей в зависти к их испорочности, стараясь как можно скорее сделать их

такими же испорченными, как они сами. Лев Толстой, как и Руссо,

придерживался принципа природообразности, считая, что только на “воздухе”

между учинеками и учителем устанавливаются новые отношения большей свободы,

большей простоты и большего доверия, то есть те самые отношения, которые

представлялись ему идеалом того, к чему должна стремиться школа.

Л.Н. Толстой и Руссо расходились в выборе форм организации обучения.

Руссо считал, что один человек должен воспитывать одного человека, Толстой

же выступал за школьную форму обучения.

Но оба они полагали, что главное “это любовь к детям”. Во главу угла

оба педагога ставили интерес ребенка к общению. Руссо и Толстой считали что

обучение и воспитание неразделимы, ребенка нужно обучить только одной науке

“науке об обязанностях человека”.

В связи с этим очевидно, что Лев Николаевич Толстой, замышляя план

одного из своих первых произведений “Четыре эпохи развития”, явно под

влиянием “Эмиля” выделил в нем четыре части: Детство, Отрочество, Юность,

Молодость.

Определенное влияние оказал Руссо я на Фонвизина. В послед годы жизни,

по примеру и под впечатлением Руссо, автора “Исповеди”, Фонвизин начал

писать мемуары, которым дал название “Чистосердечное признание в делах моих

и помышлениях”. Они должны были, по словам писателя, состоять из четырех

разделов, знаменующих историю его духовного развития: “младенчество”,

“юношество”, “совершенный возраст” и “приближающаяся старость”.

2.5 Выводы

Проблема индивидуальности нашла в творчестве Руссо свое крайнее

выражение. В понимании и разрешений этой проблемы автор “Юлии или Новой

Элоизы” является антиподом классицизма со свойственной этому последнему

объективизацией душевных состояний, под знаком которой столь долго

развивалась французская философия и французская литература.

Отдельные образцы романа воплощают излюбленные мотивы творческой

мысли Руссо. Добродетель, культ природы, “сердечное воображение”,

лирическая меланхолия, обостренное внимание к своему собственному “я” и ко

всем конфликтам его с самим собою и с окружающей средой, - всем этим с

избытком наделены герои “Юлии или Новой Элоизы”. Они - верные ученики

Руссо, идеальные выразители его концепции человека, едва ли не

предвосхитившие школу воспитания чувств “Эмиля”. В образе Сен-Пре

отложилось немало автобиографических черт, вернее тех черт, которые Руссо

видел в себе сквозь призму “руссоизма”. “Руссоизм” дан здесь в его

“чувствительном” аспекте, в волнениях сердца, в патетике любви и в

отчаянии страсти. Другая сторона руссоистской мысли воплощена в образе

друга Сен- Пре англичанина Эдуарда Бомстона, который, по поводу несогласия

барона д’Этанж на брак его дочери с простым учителем, излагает свои взгляды

на сословные предрассудки.

Весь роман в целом представляет собою своеобразную энциклопедию

“руссоизма” в художественной форме, временами уступающей место прямому

изложению уже известных нам мотивов и тем руссостской мысли. Сен-IIре

уезжает в Париж. Он посылает оттуда Юлии пространные письма, наполненные

описанием столичной жизни и типично руссоистской критикой цивилизации. Он

останавливает свое внимание на положении в парижском обществе женщин,

сделавшихся предметом салонного культа, и не упускает случая изложить

собственные взгляды на назначение женщины быть матерью семейства,

воспитательницей детей и хозяйкой дома.

Кругосветной путешествие Сен -Пре и пребывание его на необитаемых

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7