Жан Бодрийар - аналитик современного общества

конце тысячелетия мы осмотримся и увидим, что соткали нашу историю из

фантомов и лжи, что сами закрыли себе глаза на реальный мир [7]: “Ускорение

экстремальных явлений, вместе с бесконечной работой рециркуляции

[переработки], создает повторяющиеся ситуации, которые нельзя больше

объяснить историческими причинами (raison historique). Повторяющиеся

ситуации, такие, как войны, этнические конфликты, националистические и

религиозные восстания появляются постоянно. Мы могли бы называть их

призрачными событиями (ghost-events).

Даже когда мы думаем, что мы можем понять их, сравнивая с предыдущими

событиями, они уже больше не означают того же самое. Те же самые перипетии

(peripeties) не обязательно имеют то же самое значение в зависимости от

того, происходят ли они на восходящей или на нисходящей фазе истории, в

зависимости от того, являются ли они частью истории в создании или истории

в разрушении. Сегодня мы находимся в середине дефектной истории, истории,

которая разрушается (se defait). Именно поэтому эти события — призрачны.

Нам известен диагноз, который поставил Маркс Наполеону III, «маленькому»

Наполеону, — гротескное повторение первого Наполеона. Он подобен пародии,

случай деградации — по сравнению с оригиналом. История использует технику

повтора, чтобы идти вперед, в то время как фактически она возвращается.

История, повторяясь, превращается в фарс.

И мы могли добавить: Фарс, повторяясь, становится историей.

Текущий период демонстрирует нам множество примеров этого деградирующего и

исчерпанного повторения первых событий современности. Как таковая, нынешняя

эпоха могла бы действительно называться «постсовременной». Она

«постсовременна» в том смысле, что ее состояние — это состояние симуляции

или призрачности (spectrality) событий, для которой единственные подмостки

— средства массовой информации. Постсовременные события подобны побочному

продукту. Они являются событиями истории, которая больше не способна

обновиться, нереальной истории, в которой актеры — не более, чем статисты.

Война в Боснии дала нам драматический пример такого состояния. Она не была

событием. Скорее, она была символом бессилия истории. Это был застой,

«забастовка событий», как сказал Македонио Фернандес. Что означает метафора

«забастовка событий»? Она означает, что рабочую силу истории оставили без

работы. Но это означает также и то, что начинается работа траура, которая

часто и является работой средств массовой информации. Средства информации

должны заняться этим и сделать событие, также, как капитал занят

производством рабочей силы. Это парадоксальная отмена всех наших

классических перспектив. Согласно этой новой конфигурации, когда рабочая

сила является продуктом капитала, сам акт работы утрачивает свое значение

(как и шанс, что рабочая сила сможет опрокинуть капиталистический порядок).

Точно так же событие, произведенное средствами информации, больше не имеет

никакого исторического значения. Оно больше не имеет формы политического

объяснения. Единственное объяснение, еще сохранившееся, — это визуальное

объяснение средствами информации. Событие становится виртуальным.

Повсеместно виртуальность (медиатическое (mediatic) гиперпространство с его

множественным интерфейсом) уничтожает то, что мы могли бы назвать, если это

все еще имеет какое-то значение, реальным движением истории.”

11 сентября 2001-го и симуляции.

Путь к катастрофе?

11 сентября 2001 года потрясло мир. Бессмысленность и жестокость

терракта, совершенного в Америке не могла никого оставить равнодушным.

Некоторые называли произошедшее уроком на будущее, другие полагали, что

атака – дело рук американских спецслужб и заинтересованных

военнопромышленников (а размах и спланированность терракта позволяли

предполагать такое…); некоторые считали, что это лишь начало – но

безразличных не было. Все понимали, что за атакой на Америку последует ее

возмездие. Очевидно было , что возмездие будет жестоким; неясно было лишь

одно: «На кого оно падет?»

Сейчас же, по прошествии почти двух лет, завершении двух военных

компаний США хочется задаться вопросом: “Не обманули ли весь мир в

очередной раз? Не выдали ли желаемое за действительное? Не построили ли для

всех очередной мираж из аргументов, подобно Голливуду, ткущему свои грёзы

из воздуха?!” И финальным аккордом этих вопросов должно прозвучать,

кажется, следующее: не начинают ли симуляции, фантомы нашей реальности

стоить жизней невинных людей? А если так – то не стоит ли признать, что

борьба с “информационными миражами” – одна из наиболее существенных задач

современного общества.

В завершение, кажется интересным, привести одну из последних статей Жана

Бодрийара, опубликованную в “Le Monde” и посвященную оценке событий 11

сентября 2001 года и социального отклика на них.

“Дух терроризма.”

Мы постоянно сталкиваемся с событиями мирового значения: от смерти

леди Дианы до Чемпионата мира по футболу, или же с событиями реальными и

жестокими, такими как война и геноцид. Но не было ни одного символического

события мирового значения, причем, не только ставшего известным всем, но

такого события, которое обрекло бы на неудачу саму глобализацию. Стагнация,

продолжавшаяся в течение всех 1990-х годов, была настоящей "забастовкой

событий" (по выражению аргентинского писателя Маседонио Фернандеса

(Macedonio Fernandez). Теперь забастовка окончена. События перестали

бастовать. В случае с терактами в Нью-йоркском Торговом центре мы имеем

дело с событием абсолютным, настоящей "матерью" событий, событием в чистом

виде, которое концентрирует в себе все другие события, которые никогда еще

не происходили.

Ход исторического процесса и развитие отношений власти потрясены до

основания, также как нарушены условия возможного анализа. Событие диктует

время. Поскольку другие события застоялись, то следует опередить их, идти

быстрее. Когда же они ускорятся в свою очередь, нужно будет двигаться

медленнее. Но нельзя позволить похоронить себя под спудом речи и в облаке

войны, ясность незабываемых образов должна остаться незамутненной.

Во всех речах по поводу терактов и во всех комментариях опускаются

заключенный в этом событии катарсис, и ослепление, им вызванное. Моральное

осуждение, организация священного союза против терроризма - реакция

соразмерна чудесному ликованию, заключенному в созерцании разрушения

мировой мощи, больше того, созерцании ее саморазрушения, зрелище

самоубийственной красоты. Поскольку именно красота, своим именем, разожгла

всю эту ненависть, взрастила ее в мире, отчего и возникло это воображение

терроризма, которое бессознательно живет во всех нас. То, что мы словно бы

видели во сне это событие, что весь мир словно бы грезил им, - потому что

никто не может не мечтать о разрушении могущества, ставшего до такой

степени гегемонным, - вещь абсолютно неприемлемая для западного сознания

морали, но являющаяся неоспоримым фактом, что выражается в патетической

жестокости всех дискурсов, в которых хотят избежать самой этой мысли.

В пределе, они это сделали, но мы этого хотели. Если не отдавать себе в

этом отчета, то событие теряет все свое символическое значение, и

превращается в чистую случайность, становится совершенно произвольным

действием, убийственной фантасмагорией нескольких фанатиков, которых

достаточно только уничтожить. Но мы-то знаем, что это не так. Весь бред,

изгнание сил зла - ничто иное как лекарство от страха, и возникает он

потому, что в нас присутствует этот мрачный объект желания. Без нашей

глубокой сопричастности событие никогда не вызвало бы такой реакции;

несомненно, символическая стратегия террористов была рассчитана на наше

молчаливое согласие.

Это намного превосходит ненависть к господствующей мировой силе, которую

испытывают обездоленные и эксплуатируемые, к которым мировой порядок

обращен своей худшей стороной. Желание зла поселилось даже в сердцах тех,

кто участвуют в разделе мирового пирога. Аллергия на установленный порядок,

на всякую установленную власть, к счастью, универсальна, а башни- близнецы

Всемирного Торгового центра олицетворяли этот порядок в совершенной форме.

Нет нужды говорить об инстинкте смерти или об инстинкте разрушения, ни о

перверсии. По неумолимой логике усиление и без того большой власти

обостряет желание ее разрушить. И она сама - соучастник собственного

уничтожения. Когда две башни обрушились, создалось впечатление, что они

покончили с жизнью в ответ на самоубийство самолетов. Говорят: "Бог не

может объявить себе войну". Нет, может. Запад, заняв позицию Бога

(божественного всемогущества и абсолютного морального закона), стал склонен

к самоубийству и объявил войну себе самому.

Бесчисленные фильмы-катастрофы свидетельствуют о существовании

определенного фантазма, образ которого словно бы заговаривают, как ячмень,

утопив его в спецэффектах. Но всеобщее внимание, которое ими вызывается,

равно как и внимание к порнографии, показывает, как легко перейти от мысли

к действию - робкая попытка к отрицанию любой системы становится все

сильнее, по мере того как сама система приближается к совершенству или

всемогуществу.

По меньшей мере, правдоподобно то, что террористы (не больше чем эксперты!)

не предусмотрели обрушение Башен -близнецов, которое, в символическом

отношении, вызвало гораздо больший шок, чем атака на Пентагон.

Символическое разрушение произошло при непредусмотренном внутреннем

соучастии, как если бы башни обрушились сами собой, покончили с собой, как

если бы башни вступили в игру, чтобы завершить действие.

В некотором смысле, система в целом, непрочная изнутри, дала начальный

толчок. Чем больше система рассредоточивается в мире, действуя в границах

только одной сети, тем более она становится уязвимой, в любом точке этой

сети (всего один маленький филиппинец-хакер со своего переносного

компьютера смог запустить вирус I love you, который облетел весь мир,

опустошив целые сети). В нашем случае, 19 камикадзе, вооруженные только

собственной смертью, помноженной на эффективность технологии, запустили

процесс мировой катастрофы.

Какой путь, кроме террористического, можно было избрать для изменения

положения вещей в ситуации монополизации мировой власти, в ситуации столь

замечательного сосредоточения всех функций в руках технократической

машинерии и при полном единомыслии? Система сама создала объективные

условия для нанесения удара по себе. Она дала все карты в руки Другого,

чтобы он изменил правила игры. И новые правила будут жестокие, потому что

ставка жестока. Система, находящаяся в безвыходном положении от избытка

власти в ней, бросила вызов, на который террористы ответили действием,

определившем новую ситуацию, что было неизбежно. Терроризм - акт

восстановления единичности, которая не устраняется до конца в системе

общего обмена. Все проявления единичного (виды, индивиды, культуры),

которые заплатили смертью за установление мирового торгового оборота,

управляемого одной властью, сегодня мстят за себя с помощью

террористического трансферта.

Террор против террора - за этим больше не стоит никакой идеологии. Мы как

нельзя дальше отошли от идеологии и политики. Энергия, которая питает

террор, не имеет причины, не может быть понята в рамках никакой идеологии,

даже идеологии исламизма. Эта энергия не нацелена больше на изменение мира,

она направлена на то, чтобы сделать его более радикальным с помощью

жертвоприношения (на что, в свое время, были направлены ереси), в то время

как система нацелена на реализацию возможностей мира с помощью силы.

Терроризм - повсюду, подобно вирусу. Терроризм проник везде, он следует как

тень за системой господства, всегда готовый выйти из тени, подобно двойному

агенту. Больше нет демаркационной линии, которая позволяла бы его

обозначить, терроризм находится в самом сердце культуры, которая против

него сражается, и видимый разрыв и ненависть, которую обращают к миру

эксплуатируемые и подчиненные Западу, тайно соединяется с внутренним

разломом в системе господства. И этот внутренний разлом можно

противопоставить любому видимому антагонизму. Но с другой стороны, система

не может ничего противопоставить структуре вируса, принявшей форму

практически автоматического реверсии на самого себя собственной мощи,- как

если бы аппарат власти выделял фермент, который бы его разрушал. И

терроризм и есть ударная волна этой немой реверсии.

Нет, следовательно, ни шока цивилизаций, ни шока религий, проблема далеко

выходит за рамки ислама и Америки, на которых пытаются сосредоточить

конфликт, чтобы создать иллюзию видимого противостояния и возможности

силового решения. Речь идет о фундаментальной противоположности, которая

указывает, сквозь призму Америки (которая может быть и эпицентр

глобализации, но далеко не единственное ее воплощение) и сквозь призму

ислама, на триумф глобализации в столкновении с ней самой.

В этом смысле можно говорить о мировой войне, но только не о третьей, а о

четвертой и единственной действительно мировой, поскольку ставка в этой

войне сделана на глобализацию. Две первые мировые войны соответствовали

классическому представлению о войне. Первая мировая война положила конец

превосходству Европы и была завершением эры колониализма. Вторая - положила

конец нацизму. Третья мировая, которая, конечно, была, но велась в форме

холодной войны и устрашения, подвела черту под коммунизмом. От одной войны

к другой, мир все больше приближался к установлению единого порядка.

Сегодня, возможно, этот порядок близок к своему концу, что выражается в

столкновении антагонистических сил, рассеянных по всему миру, выражается во

всех современных конвульсиях. Фрактальная война всех ячеек, всех

единичностей, которые восстают по принципу антител. Прямое столкновение

настолько невозможно, что требуется время от времени "спасать" саму идею

войны с помощью театральных постановок вроде войны в Заливе или сегодняшней

- в Афганистане. Но четвертая мировая война - она везде. Она есть то, что

неотступно преследует любой мировой порядок, любую гегемонию господства -

если бы ислам правил миром, терроризм был бы направлен против ислама.

Потому что сам мир сопротивляется глобализации.

Терроризм аморален. Падение башен Мирового Торгового Центра, этот

символический вызов, - аморально, и оно отвечает требованиям глобализации,

которая аморальна сама по себе. Так будем же также аморальны, и если хотим

понять что-нибудь, то нужно заглянуть по ту сторону Добра и Зла. Для начала

рассмотрим событие, которое есть не только вызов, брошенный морали, но и

вызов для интерпретации в любой форме, и попытаемся обрести понимание Зла.

Критический пункт заключается в следующем: несостоятельность западной

философии, философии Света, в отношении Добра и Зла. Мы наивно полагаем,

что прогресс Добра, увеличение его власти во всех областях (наука, техника,

демократия, права человека) сопровождаются поражением зла. Кажется, никому

не понятно, что сила Добра и Зла растет одновременно, и их развитие идет в

одном и том же русле. Победа одного не ведет к исчезновению другого, как

раз наоборот. Метафизика рассматривает Зло как акциденцию, но эта аксиома,

из которой вытекают все формы манихейства - борьба Добра против Зла, эта

аксиома иллюзорна. Добро не исключает Зла, и наоборот: ни один из членов

оппозиции не может быть снят, и их отношение - непреодолимо. В глубине,

Добро не может нанести удар Злу иначе, как перестав быть Добром, поскольку,

присвоив мировую монополию власти, оно вызывает приток насилия в

пропорциональном соотношении.

В традиционном универсуме было установлено равновесие между добром и злом,

основанное на диалектическом отношении, которым подтверждались поскольку-

постольку напряжение и баланс универсума морали, почти как во время

холодной войны противостояние двух сил обеспечивало равновесие страха.

Следовательно, нет превосходства одного над другим. Баланс нарушился с

начала тотальной экстраполяции Добра (гегемония позитивного над любой

формой негативного, исключение смерти и любой противостоящей силы - триумф

ценностей Добра по всему фронту). Начиная с этого момента, баланс

нарушился, и как если бы Зло приняло форму невидимой автономии, его

развитие шло по экспоненте.

Если соблюдать все пропорции, то вот что произошло с политическим порядком

после исчезновения коммунизма и мирового триумфа либеральной власти: именно

тогда появился призрачный враг, рассеявшийся по всей планете, проникая

всюду, как вирус, возникая на каждом промежутке власти. Ислам. Но ислам

есть не более чем подвижная форма кристаллизации этого антагонизма.

Антагонизм повсюду - он в каждом из нас. Следовательно, террор против

террора. Но террор асимметричный. Именно эта асимметрия делает могущество

Запада полностью безоружным. В столкновении с самим собой, оно может только

увязнуть в логике сил, не имея возможности играть на поле символа и смерти,

так как идея смерти изгнана из западной культуры.

До этого момента, интегрирующей власти в основном удавалось вызывать и

разрешать любой кризис, любую негативность, создавая глубоко безнадежную

ситуацию (не только для "проклятых", но и для обеспеченных и

привилегированных слоев, живущих в полном комфорте). Важнейшим изменением

является то, что террористы перестали кончать самоубийством бесцельно, что

они делают ставку на собственную смерть, и, таким образом, придают своей

атаке эффективность. Они основывают свою стратегию на интуиции, которая

подсказывает им, что их противник чрезвычайно уязвим. Эта система,

достигшая квази-совершенства, может вспыхнуть от одной искры. Террористам

удалось превратить собственную смерть в абсолютное оружие против системы,

которая исключает саму идею смерти, идеалом которой является "нулевая

смерть". Система, в которой смерть равна нулю, - сама в сумме дает ноль. И

все средства распыления и разрушения -ничто по сравнению с врагом, который

сделал из собственной смерти средство контрнаступления. "Что нам

американские бомбардировки! Наши люди в той же степени жаждут смерти, в

какой американцы хотят жить". Отсюда возникает неравенство системы с

"нулевой смертью" и 7000 погибших от одного теракта.

Следовательно, сделана ставка на смерть, причем не на нашествие смерти в

прямом смысле в реальном времени, но на пришествие смерти более чем

реальной: символической и сакральной - то есть абсолютного и бесповоротного

события. В этом и заключается дух терроризма.

Никогда не атаковать систему с позиции силы. В этом заключается

революционная идея, плод воображения самой системы, которая не устает

вызывать на себя огонь в поле реальности. Но борьба перенесена в

символическое поле, где основными правилами являются вызов, реверсия,

повышение ставок. Так что за смерть можно заплатить только такой же

смертью, либо смертью в превосходной степени. Системе брошен вызов, на

который она не может ответить иначе как собственной смертью или

разрушением.

Террористическая гипотеза состоит в том, что система должна убить себя в

ответ на ряд смертей -вызовов. Поскольку ни система, ни власть сами не

могут избежать символической необходимости, и это единственный шанс их

разрушить. В этом головокружительном цикле невозможного обмена Смерти,

смерть террориста бесконечно мала, но она создает вакуум, производит

конвекцию в огромных размерах. Вокруг этой малой точки, точки реальности и

власти, вся система сгущает, собирает все свои силы.

Тактика террористической модели предполагает создание реальности в избытке

и рассчитывает вызвать с помощью этого избытка крушение системы. Насмешка

состоит в том, что жестокость власти оборачивается против нее самой, так

Страницы: 1, 2, 3, 4