Дарвиновская метафора и философия науки

Дарвиновская метафора и философия науки

ДАРВИНОВСКАЯ МЕТАФОРА И ФИЛОСОФИЯ НАУКИ

Роберт М. Янг[1]

Хотелось бы начать с дополнения, сделанного Дарвином к третьему

издания его “Происхождения видов…”, опубликованного в 1861 году. Со

временем я уверился, что поднятые там проблемы являются фундаментальными

для философии науки. Вот, собственно, сам текст: “Отдельные авторы,

возможно, из-за непонимания, не принимают термин “естественный отбор”.

Некоторые даже думают, что естественный отбор вызывает изменчивость, тогда

как он подразумевает лишь сохранение изменений, выгодных организму в данных

условиях жизни. Тем не менее, никто не возражает земледельцу, когда он

говорит о впечатляющих результатах отбора, производимого человеком; в этом

случае он отбирает среди природного разнообразия индивидуальных различий с

какой-то определенной целью, продиктованной необходимостью. Другие

возражают против термина “отбор” как включающего в себя акт сознательного

выбора изменений животными; в связи с чем некоторые даже утверждают, что

естественный отбор не применим к растениям, т.к. у них нет воли!

Несомненно, употребление термина “естественный отбор”, в буквальном смысле

этого слова, не совсем правильно; но возражал ли хоть кто-нибудь химику,

говорящему об избирательном сродстве различных элементов? Строго говоря,

нельзя даже утверждать, что кислота “выбирает” основание, с которым она

преимущественно реагирует. Есть мнение, что я рассматриваю естественный

отбор как деятельную Божественную силу, но кто возразит автору, говорящему,

что силы тяготения направляют движение планет? Каждому известно, о чем идет

речь, что заключают в себе такие метафоричные фразы, которые являются чуть

ли не необходимыми для краткости изложения. Итак, повторяю, что трудно

избежать одушевления слова “Природа”, но под природой я подразумеваю только

совокупное действие многих ее законов, выражающееся в последовательности

наблюдаемых нами событий. Таким образом, не будет произволом забыть о

подобных поверхностных возражениях” (Darwin, 1895, p. 58-59).

Перед тем, как анализировать это утверждение, я хочу отметить

некоторые особенности письменной речи Дарвина. Он очень тщательно

перерабатывал свой шедевр. Действительно, каждое последующее издание

содержало больше изменений, чем предыдущее. Мос Пэкхэм, занимавшийся их

подсчетом, утверждает: “Из более чем 3 878 предложений первого издания,

около 3 000 или 75 процентов, были переписаны от одного до пяти раз. Было

добавлено более 1 500 предложений, и около 325 оригинальных фраз было

вычеркнуто. Всего существует около 7 500 разнообразных вариантов

оригинальных и внесенных позднее предложений. Шестое издание на треть

длиннее первого из-за дополнений” (Peckham, 1959, p. 9). 7 % всех

исправлений появилось во втором издании, 14 % в третьем, 21 % в четвертом,

29 % в пятом и остальные — в шестом. (pp. 20—24).

Таким образом, мы имеем дело с человеком очень и очень осторожным в

своих словах. Он реагировал на все статьи, посвященные вопросу, письма

друзей и критические замечания. Например, сэр Джордж Джексон Майварт

высказал много замечаний, по-настоящему взволновавших Дарвина, на которые

он отвечал с большим вниманием и осторожностью, поэтому в шестом издании

так много исправлений. Я хочу обратить Ваше внимание на то, с какой

тщательностью он работал над проверкой правильности своих выводов,

содержащихся в тексте.

Обратимся теперь к анализу текста. Во-первых, Дарвин говорит, что не

касается причин изменчивости, т.е. он не отвечает на вопрос, почему виды

изменяются, предметом рассмотрения являются лишь выживающие виды. Во-

вторых, не являясь ламаркистом, он не упоминает ни в каком виде о так

называемом “стремлении к совершенству” у животных и растений. В-третьих,

что особенно интересно для нас, он погружается в философию науки, где мы с

ним и останемся до на протяжении этого очерка.

Что можно сказать о термине “естественный отбор”, который я назвал

“Дарвиновской метафорой” (Young, 1985a)? Дарвин считает, что этот термин

нельзя употреблять в буквальном смысле. Воспринятый буквально, он перестает

быть корректным. Далее, по-моему, он приводит в пример химиков,

использующих подобные термины — “избирательное сродство”, и физиков с их

“силами тяготения”, направляющими движения планет. “Каждому известно, о чем

идет речь, что заключают в себе такие метафоричные фразы,— говорит Дарвин,—

которые являются чуть ли не необходимыми для краткости изложения”.

Метафорическая основа его стиля центральна относительно моей аргументации,

поэтому в дальнейшем мы еще вернемся к этой теме. Следующий тесно связанный

с этим аспект —упоминание о Природе как о сознательно действующей силе

антропоморфизация, то есть Природа у Дарвина антропоморфична. “…трудно

избежать одушевления слова “Природа”, но под природой я подразумеваю только

совокупное действие многих ее законов, выражающееся в последовательности

наблюдаемых нами событий. Таким образом, не будет произволом забыть о

подобных поверхностных возражениях”. Не думаю, что эти возражения

поверхностные, и, определенно, более того, они не были забыты, а

преследовали Дарвина всю оставшуюся жизнь. По-моему, их можно отнести к

наследию нерешенных проблем, оставленному научной революцией XVI—XVII

веков, названных А.Н. Уайтхэдом “ахиллесовой пятой всей системы”

(Whitehead, 1985, p. 71).

Что же здесь происходит? Ранее в письме к Чарльзу Лайелю, своему

великому наставнику и герою, Дарвин говорил, что очутился в хорошей

компании с тех пор как Лейбниц поставил под сомнение закон всемирного

тяготения из-за того, что Ньютон так и не смог показать, что же такое

гравитация. Хорошо, пусть гравитация направляет планеты, в таком случае

почему бы естественному отбору не направлять историческое развитие жизни?

Пожалуй, меня здесь больше удивляют примеры с силой тяготения и

избирательным сродством, чем с естественным отбором. Понятие силы, как мне

кажется, относится к той же области, что я объясню ниже. Обратите внимание,

как пишет Дарвин о природе и предполагаемом им механизме — естественном

отборе. Но, сначала давайте спросим себя, почему это так важно.

Мы имеем в виду не красноречивость, присущую стилю Дарвина, но

последовательное представление понятия естественного отбора, которое

связывает жизнь с условиями ее существования, связывает человечество с

остальными существами и доказывает тезис об историчности жизни, сознания и

общества. Действительно, если мы согласимся с Уайтхэдом, что более

плодотворно принять важнейшим элементом метафизики понятие организма, а не

материи, силы или частицы, то Дарвиновская теория может рассматриваться как

базовая, глубочайшая идея для всей науки и всего общества.

Поэтому проблема является, если не сказать большего, важной, и до

недавнего времени, я бы сказал, весьма противоречивой. Хотя Дарвин повторял

снова и снова, что отбор, осуществляемый селекционерами, фермерами и

голубеводами всего лишь основа для аналогии с тем, что происходит в природе

— естественным отбором, многие историки биологии предполагают, что это не

так. Я думаю, что статья Л.Т. Эванса об использовании Дарвином аналогии

между искусственным и естественным отбором (1984) дает убедительный пример

значения этой аналогии для Дарвина в период его жизни вплоть до знакомства

с работами Мальтуса. Как пишет Дарвин в автобиографии, “В октябре 1838

года, то есть через пятнадцать месяцев после начала мной систематических

исследований, мне случилось прочитать ради развлечения, работу Мальтуса о

Популяции. Так как я был хорошо подготовлен для понимания явления

вездесущей борьбы за существование долгими наблюдениями за животными и

растениями, то мне сразу же пришло в голову, что в данных обстоятельствах

должна быть тенденция к сохранению приспособленных видов и к исчезновению

неприспособленных. В результате должно происходить образование новых видов.

Так я, наконец, получил рабочую теорию, но, желая избежать предвзятости,

решил некоторое время ничего не писать об этом, даже кратких набросков”

(Darwin, 1959, p. 120).

Очевидная причина, по которой я останавливаюсь на этом, то, что с

точки зрения официальных правил науки, словосочетание “естественный отбор”

и способ его описания Дарвином, содержит множество волюнтаристских,

антропоморфических, вульгарных слов. Одно из кардинальных правил

современной науки — избегать трактовок путем апелляции к человеческим

желаниями и намерениями, воздерживаться от оценочного языка. Фактически,

отказ от интерпретации в терминах ценности и предназначения (отказ от

телеологического подхода) является причиной противопоставления современной

науки более ранним формам истолкования явлений естественного мира.

Моя стратегия — убедить нас, что никуда не деться от того факта, что

такой способ мышления лежит в самом сердце идей Дарвина, обобщить этот

пункт для других отраслей науки, и, в заключение, привести высказывания

некоторых мыслителей, считавших что таким путем можно рассуждать о науке

вообще.

В письме к своему другу, Джозефу Гукеру Дарвин снова подчеркивает это

положение. В 1844 году он пишет: “Я прочитал кучи книг по сельскому

хозяйству и садоводству, не переставая собирать факты. Мне уже виден свет в

конце тоннеля, и я вполне убежден (в противоречии с мим первоначальным

мнением), что виды не являются неизменными (это похоже на признание в

убийстве)” (Darwin, 1887, Vol. 2, p. 23).

“Я считаю,— продолжает он,— что все эти абсурдные взгляды возникли,

насколько мне известно, в результате подхода к исследованию вопроса со

стороны изменчивости при одомашнивании и при изучении всего, что про это

известно” (Darwin, 1887, Vol. 2, pp. 29—30).

Мы знаем, что в случае селекционера домашних животных имеет место акт

осознанного выбора. В другом месте Дарвин пишет: “…все мои наблюдения о

способах изменчивости видов происходят от долговременного изучения работ

агрономов и садоводов”. После двоеточия он продолжает, упоминая природу как

агент отбора: “я уверен, что очень отчетливо представляю себе, какими

средствами пользуется природа для изменения видов и приспособления их к

удивительным и совершенно непредсказуемым условиям, воздействующим на

каждое живое существо…” (Ibid.).

Альфред Рассел Уоллес, соавтор теории естественного отбора, в их

первой совместной с Дарвином статье, где в 1858 году впервые в мире была

опубликована их теория, отверг возможность сделать какие-либо выводы

относительно естественных условий на основе изучения искусственного отбора.

В связи с этим аналогия между человеком-селекционером и природой

приобретает решающее значение. Он пишет: “Мы видим, что не может быть

сделано никаких выводов в отношении постоянства видов в их природном

состоянии на основании изучения их в одомашненном состоянии” (Wallace,

1891, p. 31). Действительно, он сожалел относительно использования Дарвином

подобных выражений. Защищая все то, что он с почтительностью называл

“дарвинизм”, Уоллес включил в статью раздел под названием “Метафоры м-ра

Дарвина, ведущие к заблуждению” (p. 144).

Тем не менее, среди подходов Дарвина к естественному отбору, следует

обратить внимание на термин, который, по словам Эванса, Дарвин начал

употреблять по прочтении трактата человека по имени Юатт “Скот, его

разведение, содержание и болезни” в марте 1840 года (Evans, p. 122). Другое

ключевое понятие с тем же подтекстом — отбор (picking), впоследствии

замененное в значительной степени словом “selection”[2] (p. 123).

Эванс считает, что изучение работ такого типа имело решающее значение

в осмыслении Дарвином работы Мальтуса в 1838 году. После этого события,

Дарвин пишет, например, следующее: “То, что одомашненные расы организмов

возникли в точности так же, как и их дикие сородичи, но последние появились

намного более совершенным путем и бесконечно медленнее, является

замечательной частью моей теории” (Darwin, 1987, p. 416; Evans, p. 125). В

другом месте он размышляет о борзых, скаковых лошадях и голубях: “В

природе, наверное, должны быть аналогичные процессы, если она может их

блестяще завершать” (Darwin, 1987, p. 430; Evans, p. 126).

Дарвин сделал карандашный набросок своих идей в 1842 году, в 1844 году

он пишет еще один, более полный (Darwin and Wallace, 1958). Он всерьез

беспокоился, что может умереть, не успев опубликовать свою теорию, он

оставляет указания насчет этого случая. Несмотря на такую озабоченность, он

так и не публикует теорию еще пятнадцать лет, да и после лишь в кратком

изложении.

В 1844 году, через десять лет после написания очерка, легшего в основу

его большой книги, так и не опубликованной при его жизни, названной

“Естественный отбор” (Darwin, 1975). Первые две главы были посвящены

изменчивости при одомашнивании — двести страниц, которые были завершены в

октябре 1856 года. Затем он написал часть, посвященную естественному

отбору, завершив ее в марте 1857-го. Он был поглощен работой, когда в

середине июня 1858 года он получил письмо, в котором как гром среди ясного

неба, прозвучала концепция Уоллеса, совпадавшая с его собственной, т.е.

случилось независимое экстраординарное открытие эволюции посредством

естественного отбора. Дарвин был совершенно потрясен этим совпадением.

Чарльз Лайель предупреждал его, что Уоллес уже наступает ему на пятки, чем

ускорил написание magnum opus Дарвина. Он писал Лайелю: “Я никогда не видел

более поразительного совпадения; даже будь у Уоллеса были мои наброски,

сделанные в 1842 году, он не мог бы написать лучше! Их можно даже написать

как заглавия частей моей книги” (Darwin, 1887, Vol. 2, p. 116).

Самым объемным произведением Дарвина, написанным еще до того, как он

обратился к “Происхождению человека”, то есть, даже до попыток применить

эволюцию к человеку, было “Изменчивость животных и растений при

одомашнивании” — два тома, 300 000 слов, опубликовано в 1868 году. Он

больше не опубликовал ни одной главы “Естественного отбора”. Эванс

заключает, что признание Дарвином действенности естественного отбора в

отношении изменения организмов было практически полностью результатом его

изучения селекции животных и растений. Очень просто, как это кажется

сейчас, он сделал блестящий смелый шаг, а именно осознал, что может

использовать факты и изучение селекции для понимания видов в природе. Сэр

Уолтер Релей и другие делали подобные предположения ранее, но за столетия

утвердилось мнение, что одомашненные виды, ничуть не похожи на дикие,

будучи намного более изменчивыми в результате лучшего питания и ухода, и в

случае их отсутствия могущие вернуться в дикое состояние (Evans, p. 133).

Сейчас я бы хотел дать почувствовать его язык, сначала из 6 главы

большой книги, посвященной естественному отбору, где часто упоминаются

одомашненные животные. На первой странице он пишет: “если подумать о

бесчисленных вариациях структуры немногих домашних животных и растений, то

можно сказать, что человек экспериментировал с одомашниванием…” (Darwin,

1975, p. 214; Evans, p. 137). Он иллюстрирует это множеством примеров и

затем обращается к природе. Обратите внимание на используемые им глаголы,

наречия и прилагательные. Он пишет: “Взгляните, как по-разному действует

Природа!… Она не просто заботится о внешности, можно сказать, она

пристально выверяет каждый глаз, нерв, сосуд, мышцу; каждую повадку,

инстинкт, черту сложения, — всю организацию. Нет никакого каприза или

предвзятости: хорошее будет сохранено, а плохое быстро уничтожено… Природа

не начинает с каких-то полумонстров и бесполезных форм… Природа щедра на

время и может действовать на тысячах поколений: она также щедра и на формы

жизни… Можем ли мы после этого удивляться, что природные создания несут

печать большего совершенства, чем созданные искусственным отбором человека”

(Darwin, 1975, pp. 224—225; Evans, p. 137).

Во введении к “Происхождению…” он пишет: “В начале моих наблюдений мне

казалось вероятным, что тщательное изучение одомашненных животных и

культурных растений даст лучший шанс решить эту запутанную проблему. Я не

разочаровался, так как неизменно находил, что в этом и в других сложных

случаях, несмотря на все свое несовершенство, может дать лучшую и надежную

разгадку. Быть может, я рискую, преждевременно высказывая мое убеждение в

высокой ценности подобных исследований, тем более что они очень часто

пренебрегались натуралистами” (Darwin, 1967, p. 4).

В набросках 1842 года он пишет (этот стиль во многом перешел в заметки

1844 года и в “Происхождение…”): “каждая часть животного и растения

подвергалась изменчивости…, бесконечно более предусмотрительной…” (Darwin

and Wallace, 1858, p. 44). Итак, начав с человека-селекционера, садовода,

голубевода, он продолжает: “…бесконечно более предусмотрительной, чем

человек (не являющийся всеведающим создателем), на протяжении тысяч и тысяч

лет отбиравший все формы, несущие определенные черты изменчивости ([или

бывший источником критериев отбора][3]), например, в результате отбора

более длинноногих и стройных собак для успешной охоты на зайцев появилась

порода грэйхаунд [далее Дарвин пользуется тайнописью]… Увидев все

разнообразие садовых растений, появившееся в результате нескольких лет

безрассудных, слепых действий человека, кто может отказать в могуществе

Создателю, действующему в течение тысячелетий как провидением своим, так и

посредством других методов” (pp. 45-46).

В 1857 году, в письме другу, которое он позже приводил в

доказательство своего приоритета перед Уоллесом, он пишет: “не относясь к

тем, кто судит лишь по внешности… думаю, можно показать, какая безошибочная

сила присутствует в деятельности “Естественного отбора” (название моей

книги), отбирающего исключительно благоприятные признаки органической

жизни” (Darwin & Wallace, 1958, pp. 264—265). Здесь перед нами вся сила

естественного отбора. Действительно, в названии его книги есть некоторые

слова, с трудом подходящие для названия научной работы с точки зрения

современной науки с ее отказом от телеологического подхода: “О

происхождении видов путем естественного отбора, или сохранение

приспособленных видов в борьбе за существование” (On the Origin of Species

by Means of Natural Selection, or the Preservation of Favoured Races in the

Struggle for Life). Действительно, такие термины, как “отбор”,

“сохранение”, “приспособленные”[4], “борьба”, сама “жизнь”, понимаемые в

свете редукционизма, с трудом вписываются в современную философию науки.

Фактически, в главе “Борьба за существование” Дарвин говорит: “Мы

видим, что человек, пользуясь отбором, определенно может достичь прекрасных

результатов, приспосабливая живые существа к своим нуждам путем накопления

небольших, но полезных изменений, данных ему Природой. Но естественный

отбор… постоянно готовая к действию сила, неизмеримо превосходящая жалкие

человеческие усилия, как и природные красоты, превосходят произведения

искусства” (Darwin, 1967, p. 61).

В той же главе он пишет в своей манере: “Можно ли применять к природе

законы селекции, столь эффективные в руках человека? Думаю, это наиболее

действенный способ[5]” (p. 80). “Поскольку человек способен, и,

определенно, достигает прекрасных результатов, используя как сознательный,

так и бессознательный отбор, почему бы не быть подобному в природе?” (p.

83). Он продолжает (это мое любимое суждение Дарвина): “Естественный отбор,

можно сказать, повсюду в мире, ежедневно и ежечасно отшлифовывает любые,

даже мельчайшие, изменения, отбрасывая вредные и сохраняя и присовокупляя

полезные. Он действует тихо и неощутимо, при наличии малейшей возможности

везде и всегда, над совершенствованием каждого живого существа относительно

Страницы: 1, 2