Философия жизни

неполноценной нацией и никогда не мучались проблемой, скажем, чужеродности

римского права, лежащего в основе их общественной самоорганизации.

Мы же, увлекшись "ура-патриотическим" спором о "самочинности" своей

государственности, упустили главное, что дало нам призвание варягов -

начало традиции чужеродности (в том числе и в национальном плане) и

отчужденности государственной власти от тела народной жизни.

Традиция эта крепла и развивалась и во все последующие времена нашей

истории. Но если до монголо-татарского ига на Руси в плане организации

общества все же преобладали элементы демократические, то иго подготовило

условия для окончательного перехода к обустройству общественной жизни,

основанному на отделении "государствующих" элементов от народных. В обличии

самодержавности эта система просуществовала вплоть до начала ХХ века. При

этом в отдельные периоды идея эта доводилась даже до предельной

буквальности и абсурда, как это было при Иване Грозном, отделившем через

опричнину правительствующий слой от народной земщины.

И как это не может ни показаться парадоксальным, но именно Петр I, которого

чаще всего обвиняют в отходе от исконного русского пути, как никто другой

укрепил именно это самое "русское направление" организации национальной

государственности.

Покончив с боярством и автономностью церкви, создав вместо

представительской и земской структуры бюрократическое сословие управленцев,

отделенных от народа табелью о рангах, Петр I загнал нас как раз не в

европейство, а в классическую "азиатчину", восточную деспотию, которую

слегка перелицевав, мы выдаем теперь за платье чисто русского покроя, за

свое национальное изобретение. От Европы Петр Великий, увы, взял только

внешний антураж. Все же остальное и самое существенное, создающее политико-

экономическую основу процветания нации (представительский парламентаризм,

буржуазную организацию производства на основе частной собственности и т.д.)

отшвырнул "за ненадобностью", укрепив зато все, что еще на более чем

полтора столетия стало самым тормозящим моментом в нашем развитии -

крепостничество, абсолютизм, чиновничью номенклатуру, определяющую роль

государства в промышленном секторе экономики.

Однако свое идеальное воплощение вплоть до создания особого

правительствующего уже даже не сословия, а класса (если пользоваться

ленинскими определениями) "Русская идея" получила в советское время.

Разительная оторванность правящей партии от народа была настолько очевидна,

что правящей номенклатуре пришлось увешать почти всю страну лозунгами-

заклинаниями "Народ и партия едины", скрывая отталкивающе откровенное

расчленение нации.

Увы, идея "особинного" пути в народной массе и правящих умах жива до сих

пор, проявляясь в столь популярном у нас мнении: демократия не для нас и

поэтому она нам вредна.

В общем, при пристальном, вдумчивом взгляде на русскую историю мы видим на

всем ее протяжении не только практическое воплощение в нашей жизни

"Русского пути", но и его совершенствование и развитие вплоть до наших

дней. И главные его черты (здесь я позволю уточнить славянофилов)

следующие:

1.Отчуждение государственного механизма от общества, его чужеродность по

отношению к телу самой народной жизни.

2.Расчленение нации на элементы правительствующие и собственно народные.

3.Противопоставление духовного и материального, отрицание их

онтологического единства и возможности гармонизации отношений этих двух

сторон Бытия.

В этом определении существа русской идеи я сознательно не даю аксаковский

третий ее элемент о предоставлении русским народом себе нравственной

свободы, свободы жизни и духа.

Но именно ее, этой "свободы духа" и никогда не могло быть у нас из-за

первых двух положений аксаковской формулировки "Русского пути", т.е.

славянофильская идея нравственной свободы народа, отстраненного от

самоорганизации собственной общественной жизни - идея порочная изначально и

потому ее реализованное бытие возможно только в том виде, в котором и

осуществилась она в нашей истории.

Однако в чем же "врожденный" порок этой идеи и почему вообще "Русский путь"

есть по сути самое главное наше национальное зло, ведь в традиции русской

общественной и философской мысли русская идея представляется как

национальное спасительное достояние?

Для того, чтобы разобраться в этом, попробуем рассмотреть влияние "русской"

организации государственной системы на общественную жизнь нации.

Прежде всего, стоит отметить, что "Русская идея" неизбежно ведет к

вырождению государства и проявлению в нем самых гнусных его черт. Почему?

- Будучи в структуре общественной жизни элементом отделенным, лишенным

естественной, неопосредованной обратной связи с подвластным ему народом,

государственный аппарат неизбежно влечется к самодостаточности. Не

включенный же в структуру отправления власти народ, становится элементом

"лишним" и даже мешающим самодвижению государственной машины. Целью

управления при этом перестает быть совершенствование организации

общественной жизни, оно (управление) становится "самоцельным" и

самодостаточным.

- Являясь элементом самодостаточным и чужеродным на теле народа,

правительственные структуры неизбежно стремятся к иерархической

самоорганизации, которая наиболее рационально обеспечивает и упрощает

движение властного механизма. Отсюда неумолимая тенденция к вырождению в

тиранические системы типа восточной деспотии (самодержавной монархии, либо

партийно-советского государства). При этом система неизбежно стремится к

завершенности в форме тоталитаризма: одна власть - одна идеология (в том

числе и религия) - единый (так проще им управлять) народ.

- Являясь элементом отделенным, к тому же лишенным согласно

славяноофильской концепции нравственной силы и, следовательно,

нравственного авторитета, государство неизбежно осуществляет отправление

своей власти через насилие.

Не менее разлагающе действует подобная система и в целом на все общество и

на народ.

Она порождает двойную мораль и полную ее "аннигиляцию" в пограничном слое

соприкосновения элементов правительствующих и собственно народных. Отсюда

коррупция, недоверие власти, признание чуть ли не за доблесть обмануть

власть, обвести ее вокруг пальца.

Однако более всего трагичен по своим последствиям стоящий в центре "Русской

идеи" принцип отделения народа от политической жизни (которую мы определили

как искусство общежития) и утверждение, что именно это отделение и

позволяет обеспечить нравственную чистоту народа, выделяющую, якобы, нас в

кругу других наций.

Можно сколько угодно спорить о достоинствах и недостатках различных типов

общественно-государственных систем, но реальная жизнь давно уже показала,

что долговременный динамизм и прогресс наций может быть обеспечен только

там, где самоорганизационная деятельность становится стержнем общественной

жизни, где сформировано гражданское общество, основанное на индивидуальной

ответственности.

Альтернативный вариант неизбежно ведет к установлению тиранического,

тоталитарного режима, в которых даже "святая" российская соборность

превращается в элементарную стадность предназначенных на заклание агнцев. И

тогда источником движения общества становится уже не внутренний,

"встроенный", саморазвивающийся механизм, чутко реагирующий на малейшие

изменения общественных запросов, а машина внешняя, управляющая с помощью

различного рода приводных ремней, будь то партии, органы политического

насилия или церковь. И этой машине очень важно, чтобы личная гражданская

ответственность за все происходящее каждого "Я" была подменена

безответственностью стадного "Мы".

"Русская идея" это вариант именно второго пути. Она лишает наше общество

стержня гражданственности, подменяя его "псевдо-патриотизмом" служения не

национальным интересам, а чуждой живому народному телу государственной

машине.

Она порождает безответственность за состояние национального государства,

ибо народное самосознание очень чутко и безошибочно распознает лицемерную

подмену подлинно общенациональных интересов интересами правящей олигархии.

Она действует буквально разлагающе на наше национальное достоинство,

предлагая всегда готовое оправдание беспросветной нищеты и необустроенности

нашей жизни такой удобненькой формулой: "нами так управляют". Дескать, мы

тут ни причем, сами-то мы хорошие, да вот только хронически не везет нам на

правителей! Как будто мы сами не знаем, что механизм отчужденный неизбежно

перерождается в механизм чуждый, равнодушный к запросам отделенного от него

народа.

Организация национально-общественной жизни должна быть всегда

самоорганизацией, только в этом случае она становится адекватной запросам

общества и создает организационно-политические условия для свободного не

только экономического, но и вообще нравственного развития общества.

Нравственное влияние самоорганизующей деятельности по обустройству

национального общежития (т.е. собственно политической деятельности) стоило

бы подчеркнуть не только потому, что расхожее видение русской идеи основано

на несовместимости нравственной и политической жизни.

Значение этой проблемы в том, что без самоорганизации, без демократии не

может быть подлинно свободной и нравственной жизни. Отчужденная власть

порождает зависимость, которая неизбежно оборачивается распространенностью

в массе подвластного ей народа элементарного холопства.

В расколотом обществе всегда неизбежна корпоративная мораль, которая сужает

действие общечеловеческих моральных ценностей до поля интересов отдельных

социальных групп, или вообще строится на противопоставлении морали

правительствующей и морали народной.

Общественный же интерес целостной национальной организации, основанной на

социальном партнерстве неизбежно возводит нравственные принципы в ранг

всеобщих, снимает корпоративные "оправдания" отступления от

общечеловеческих ценностей.

Очень часто защитники русской "святой" жизни ссылаются на примеры

нравственных светочей подобных Сергию Радонежскому или московским

святителям Иову, Алексию или нашему современнику А.Сахарову. Но при этом

стоит осознать, что в обществе тоталитарном, духовный подвиг отдельных

личностей проявляется контрастней, более трагично в силу именно своей

противопоставленности конкретным общественным обстоятельствам и поэтому

свет его заметней в общем мраке.

Но их одинокий блеск часто затмевает для обыденного сознания ту истину, что

самоорганизующееся общество в целом более нравственно, чем общество

расколотое.

Особое влияние русская идея оказывает и на состояние внутренней народной

свободы. Если в демократическом обществе свобода индивидуума обеспечивается

его относительной чисто жизненной независимостью на основе частной

собственности, то в обществе с отчужденной правительсвующей властью всегда

прослеживается тенденция ограничения и этой относительной независимости.

Это происходит или посредством государственного отчуждения собственности

(мнимое обобществление) либо чрезмерным вмешательством государства в

экономическую жизнь.

Поразительно, но это ограничительная роль системы разделенного общества для

индивидуальной свободы не понята не только В.Соловьевым, но и даже таким

действительно великим русским философом, как Н.Бердяев, все мировоззрение

которого зиждилось на остром переживании необходимости обретения внутренней

свободы.

Его блестящее определение свободы всеобъемлюще и просто: "Свобода есть моя

независимость и определяемость моей личности изнутри, и свобода есть моя

творческая сила, не выбор между поставленным передо мной добром и злом, а

мое созидание добра и зла". И далее: "Свобода не есть самозамыкание и

изоляция, свобода есть размыкание и творчество, путь к раскрытию во мне

универсуума".

Однако в контексте "Русской идеи" даже бердяевская свобода не более чем

внутренняя свобода канарейки в клетке, которая упивается своей песней, не

желая видеть прутьев, делающих ее свободу совершенно иллюзорной.

Свобода в государстве, основанном на русской идее, неизбежно приобретает

черты либо анархизма, либо свободы внутри самоизолированного мира чисто

духовной жизни.

Свобода в государстве русской идеи предполагает не овладение

обстоятельствами, а отстранение от обстоятельств.

Говоря о влиянии "Русской идеи" на жизнь народа, нельзя не отметить и еще

одно немаловажное для нашей истории и ее перспективы обстоятельство.

Отстраненность от самоорганизации общественного бытия обрекает нас на

неразвитость конструктивного опыта коллективных действий по обеспечению

социального партнерства и организации национального общежития.

Отсутствие такого опыта порождает взрывоопасность отношений в периоды

кризисов, тенденцию к раздраю, "пойти в разнос" в случае малейшей потери

контроля правительствующих элементов над народными. Отсюда все наши русские

страшные в своей стихии бунты, все наши революции и проклятие гражданской

войны. События последнего времени, связанные с развалом советской империи

показывают это как никогда наглядно.

Конечно, многим может показаться, что написанное мной исторически давно

запоздало и собственно "Русская идея" в том чистом виде, каком она виделась

славянофилам века XIX, давно уже покоится на идеологическом кладбище

человечества, чтобы тревожить ее надгробие свежими эпитафиями.

Увы, это далеко не так. И не только потому, что на самом деле мы стали

расставаться с "Русской идеей" только на самом пороге третьего тысячелетия,

в еще переживаемые нами 90-е смутные годы. Проблема заключается в том, что

"нежелание государствовать" живет в нас уже генетически. Оно является

благодатной почвой для взращивания национал-социализма, явления "спасителей

отечества", готовых взять на себя сие тяжкое бремя. Оно выплескивается в

каком-то прямо фрейдистском народном порыве отдаться сильной личности,

которая должна, наконец, наставить нас, неразумных на путь истинный.

В этой "русской" патологии объяснение феномена распространения у нас

коммунистической блажи, которой Россия была уже в буквальном смысле

изнасилована.

Тревожный симптом живучести в нас этой болезни - патологически скептическое

отношение у значительной массы народа к демократическим принципам

самоорганизации, изумительная готовность отстраниться от участия в

обустройстве местного и национального общежития.

Проклятие "Русского пути" прослеживается также в генетической связи с идеей

государственности, которая является принципиальнейшей для национального

обустройства в его "русском" варианте. Русский человек всегда представлялся

человеком государственным, не различающим понятия Отечество и Государство.

Нам всегда внушали непреложность альтернативы: хорошо может быть или

государству или человеку.

Именно поэтому мы до сих пор "свято" уверены в невозможности того, что

одинаково хорошо может быть и личному и общему. Именно поэтому так

мучительно у нас приживаются ростки подлинно гражданского общества, в

котором человек выступает не средством, питающим движения государственного

молоха, а целью.

Иной стороной российского мессианства является противопоставление особой

русской духовности и нравственности рационалистическому материализму

Запада. Особенные русофилы всегда хотели представить дело так, как будто в

отличие от "погрязшего в меркантильности" западного человека, мы всегда

сосредотачивались на истинных ценностях и поэтому мало заботились о

материальной стороне, якобы принижающей нравственную жизнь. Историческим же

предназначением русского народа объявляется его миссия внесения духовности

в рационалистический Запад.

Различного рода "утешители" нации почему-то всегда стараются убедить нас во

взаимоисключительности выбора: или святость, или человекодостойный достаток

народной жизни.

В свое время, увлекаясь чисто умозрительными, а не идущими от реалий

мыслительными конструкциями, я принимал подобное объяснение. Однако чем

больше я проникал в глубинные течения жизни, тем больше приходил к

парадоксальному на первый взгляд выводу: именно подобный взгляд и делает

особо безнравственными и само российское бытие и философические попытки

сохранить незыблемость его идеологии.

Полное прозрение пришло ко мне от простого, но очень ярко высветившего

истинную суть вещей события. Как-то еще на самой заре российской

либерализации мне довелось побывать в составе официальной делегации

оппозиционных компартии сил в небольшом финском городке.

Среди различных мероприятий, предложенных нам для знакомства с жизнью

финнов, - одно меня буквально потрясло. Мы посетили профилакторий для

ветеранов зимней и второй мировой войн. Комфорт, покой. Все было сделано

так, чтобы старому человеку, инвалиду было удобно, чтобы он был как можно

более избавлен от столь обременительных в физической немощи бытовых забот.

После ужина, который тоже немало удивил нас, вскормленных на советской

перестроечной диете, мы собрались в холле вместе с ветеранами посмотреть

концерт, состоящий из номеров подготовленных как самими стариками, так и

жителями городка. Сидя в зале я вглядывался в старческие лица и видел каким

истинным покоем были они освещены, с какой непосредственной радостью

переживалось каждое бесхитростное выступление.

Признаюсь, у меня на глазах навернулись слезы. Я вспомнил своего отца, как

и эти старики прошедшего войну. Именно тогда мне и подумалось впервые: как

смеем мы кичиться своей высшей духовностью и нравственностью, если в

основном она проявляется в болтовне о высоких материях и абсолютной

беспомощности в практическом воплощении воспеваемых идеалов?

Чего стоит вся наша духовность, если мы не способны обеспечить своим

ветеранам даже сотую часть того, что имеют старики страны, на которую мы

снисходительно смотрим с высот своей высокой предназначенности?

Неужели мы не видим всей низкой лицемерности нашего "духоборчества"?

Неужели не Достоевский написал про единую детскую слезинку и неужели море

стариковских и детских слез, слез горя и нищеты не заливало Россию на

протяжении всей ее многострадальной истории? Неужели же не безнравственно

мнить себя духовными светочами и подлинными гуманистами и не замечать, что

почти все, что нами достигнуто, воздвигнуто на костях собственного народа?

Какой еще народ, кроме нас во имя будущего счастья уничтожил лишь за годы

советской власти чуть ли не пятую часть нации и чуть ли не каждого своего

четвертого гноил в лагерях?

Господи, не ужели мы не понимаем, что подлинная нравственность заключается

в том, чтобы накормить страждущего, а не с добрыми словами проводить его в

могилу?

Именно поэтому еще более унизительным для нас кажется то обстоятельство,

что сегодня мы вынуждены идти с протянутой рукой к презираемому нами

Западу, чуть ли не вымогая подачку намеками на угрозу непредсказуемости

страшного русского бунта.

Я говорю: все высоты личного духа, будь то Толстой, Достоевский ли,

Булгаков и так далее, которыми мы можем гордиться, воздвигнуты не благодаря

особой духовности нашего общества, а в противовес его бездуховности. Именно

глубина этой бездуховности и порождала могучую волну русского культурного

гуманизма, но как всякая волна она так и не смогла всколыхнуть самую толщу

народной жизни.

Впрочем, это замечание относится далеко не только к нам. Везде мы можем

проследить, что нравственные светочи зажигаются лишь когда падение нравов

омрачает душу народа. Они как лучезарные маяки ведут людей к спасению и не

дают совести погрузиться в вечный сон.

Я всегда сильно переживал, что в этих словах видят лишь пафос отрицания. Но

не пафос ли это утверждения необходимости реального взгляда на состояние

срединной нашей национальной жизни? Не это ли спасение от самодовольства

нации, которое мешает разглядеть подлинное состояние народной души и

очистится от всего, что мешает обрести жизнь действительно праведную?

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9