История формирования субъективности (структурно-феноменологический анализ)

в центре мира. Материализация религиозного термина «бесконечное» открывает

новую реальность исчисления бесконечно малых и бесконечно больших величин.

Мир распластывается в гомогенной протяженности, которую структурирует

система координат с воображаемыми, причем математически, предметами –

точкой и прямой, алгебраическими смыслами которых являются соответственно,

точка центра и прямая линия окружности с радиусом, равным бесконечности

(R=Ґ). В соответствии с этим задачи познания сводятся к интенсификации

центра системы координат мира и экстенсификации ее периферии. Замкнутый

горизонт античного мира, описанный физикой Аристотеля, размыкается

новоевропейской рациональностью воображаемой математической точки, которую

Галилей понимает как «пустую точку», «пустоту»[51]. Принципиальным

атрибутом такой точки является ее «неделимость». «Нулевая» точка

конституирует все принципиальные схемы новоевропейского мировоззрения:

нулевая точка является вершиной обратной перспективы в качестве точки

пересечения ее лучей, она же есть вершина маятника как механической модели

мира. Нулевая точка центрирует символическую систему координат как

основополагающую геометрическую схему мира. Ноль лежит в основе

дифференциального и интегрального исчисления и математики иррациональных

чисел. Генеральной функцией нулевой позиции является функция централизации

всех порядков сущего, которые витками горизонтали накручиваются вокруг

вертикальной оси, образованной движением нуля.

Конституитивен ноль и для такой новоевропейской реалии, как единица

измерения; она, являясь условной, то есть символической (ее «объективность»

- результат «договора», «соглашения»), центрируется нулевым центром.

Другими словами, единица измерения есть мера или различие, а центрирует, и

тем самым образует это различие – центр. То есть центр есть

структурообразующая инстанция всякого различия. Мир раскрывается по схеме,

образуемой двумя тенденциями: идет скручивание постоянно уточняющейся

конусообразной вертикалью к 0 (нулю), причем коэффициентом этого стремления

является [pic], а в плоскости горизонтали идет раскручивание меры

измеряемого сущего. Геометрическим профилем одной тенденции является

обратная перспектива, профилем другой – перспектива прямая. Обе тенденции

находятся в «кодетерминированной» (Ж. Делез) сопряженности, основанной на

«приблизительном» соответствии[52]. Это «приблизительное равенство»

является конституитивным, поскольку центр различия, на котором конфликт

вертикали и горизонтали основан, есть элемент непрерывного возмущения.

Поскольку с одним элементом оппозиции: интериорная единица измерения –

экстериорная мера, совпадает сущее, то очевидно, что сфера единицы

измерения соответствует сфере субъективности, в функции которой входит

«быть критерием», то есть опять же мерой. (Поскольку способом бытия

субъективности является самосознание, а основанием бытия –

самодостоверность, то Гегель может сказать, что критерий сознания

принадлежит самому сознанию. И в этом смысле важно понять, что

субъективность – это не «Я мыслю», и не «Я есть», это то, что центрирует

дизъюнкцию «либо Я мыслю, либо Я есть»). И если эта мера «критерий

принадлежит сознанию», то понятно, что единство измеряемого сущего, или,

называемой Кантом единством трансцендентальной апперцепции, основано на

всеообщности единицы измерения; говоря проще, если все мерить одной меркой,

то все измеряемое с необходимостью интегрируется в единство. Единица

измерения играет роль той инстанции опосредования, или «ключа», который

заключает мир в единство. Единица измерения как «всеобщий» критерий

схватывающего измерения выступает в качестве символа интеграции.

Новоевропейская рациональность, воспользовавшись возникшим в

Античности понятием символического и открывшейся в Средневековом мире

трансцендентной реальности, связанной с божественным бытием Логоса,

коррелирует их в математический символ. Христианская религия, поделив мир

на тварный и трансцендентный миры и учредив превосходство идеального над

реальным, обусловила крен и одностороннее отношение к миру, в котором

господство идеального обернулось хищническим опустошением природы. Но и сам

Бог не оказался в стороне от этого процесса. Тот математический орган науки

и техники, созданный для познания и овладения природой, создавался за счет

Его, Бога Имени, поскольку сферой конституирования математических

идеальностей оказалась именно та сфера, которая в Средние века считалась

исключительно компетенцией Логоса.

Если античная математика в своих воображаемых построениях опиралась на

сущее и служила способом теоретической (и не более) гармонизации мира

(подобно тому, как музыкальная теория заимствует свою конструкцию из

математике), то новоевропейский математический проект, mathesis universalis

полностью отказывается от каких-либо трансцендентных по отношению к

субъекту источников, конституируя свои принципы на его «внутренних»

ресурсах[53]. Таким образом, в тотальной объективации, лишившейся еще в

эпоху Средневековья своего "волшебства" природной наличности, и в

математической формализации еще бывшей суверенной в прошлую эпоху Логоса,

превращающуюся в логико-математическое означающее, происходит восхождение

субъективности к собственному имманентному центру, который понимается как

истина и свобода.

В проектах mathesis universalis и scientia generalis создается новая

теоретико-символическая модель мира, чья методология зиждется на принципах

новейшей математики, которая, будучи представлена в трудах Декарта,

Лейбница, Дезарга, Ньютона полностью наследует значение идеального как

«метафизически идеального», претворяясь в математически идеальные объекты

как «иррациональные», «трансцендентные» и т.д. Но наиболее важнейшей

«абстракцией» (эта функция также претерпевает в «метафизической математике»

XVII века значительную трансформацию) оказывается понятие нуля,

геометрическим смыслом которой является математическая "идеальная" точка в

своих основополагающих характеристиках "неделимости" и "непротяженности".

(Вообще, новоевропейская математика постоянно "абсорбировала" всю сферу

"идеального", целиком вытеснила всю сферу "божественного", каковым

идеальное и представало в Средневековье). По принципу "взаимно-однозначного

и взаимно-непрерывного соответствия" множества бесконечно больших величин и

множества бесконечно-малых величин в "Монадологии" Лейбница устанавливается

соответствие между "бесконечно большим" миром и "бесконечно малой" монадой.

Новоевропейская модель мира формируется в соотнесенности

последовательного ряда радиусов стремящегося к бесконечности горизонта, в

функции которого входит "экранирование", и последовательной иерархии

центров, располагающейся к нулю вертикали, чьей задачей является

"фокусирование", то есть античный мир, как "вращающийся в самом себе круг"

(Аристотель) попадает в зазор между "идеальными", "воображаемыми" пределами

– 0 (нулем) и Ґ (бесконечностью). Мир предстает как бесконечно большой

Интеграл бесконечно малых Дифференциалов - [pic]. Замкнутый античный

космос, не терпящий никакой бесконечности, будучи совершенным и

законченным, в Средневековье размыкается инстанцией "божественной" или

"актуальной" бесконечности, затем "актуальная бесконечность" как

бесконечность качественная, вытесняется "потенциальной бесконечностью" как

бесконечностью последовательного ряда, дурной бесконечностью. Но,

естественно, что тут же возникает проблема инстанции непрерывности и

идентичности; и так как деление бесконечно, такой инстанцией

самоустанавливается когитальная монада или Я.

Поскольку мир теряет свои "трансцендентные" опоры, поочередно, сначала

в природе, символическим порядком которой является видимая наличность,

затем в Боге, чей символический порядок определяется языком, движение

которого к тому же образует историю, то существеннейшей функцией

субъективности становится математическое центрирование мира, и,

естественно, самой собой. Или, поскольку мир утратил свои "трансцендентные"

границы, то единственным способом определения мира становится замыкание его

на субъекте как центре, причем непрерывность его гарантирует как раз таки

прерывание объекта, а идентичность - негация как различие объекта.

Субъективность становится "нулевой точкой", которая является "бесконечно

удаленной точкой", введением которой Дезарг осуществил воображаемую

трансценденцию субъекта и имманентную. Таким образом, эта точка является

одновременно и трансцендентной, и имманентной субъекту "Человек становится

центром сопряжения сущего как такового"[54]. И в этом смысле, что же есть

функция cogito как сущностная функция субъекта, если она не только

непрерывно дифференцирует предмет, но и дифференцирует соответствующие ему

понятия? Cogito есть ни что иное, как воображение[55], как процедура

опосредования разума в точке как центре. Способ такого воображаемого

центрирования в гносеологическом плане определяется Кантом как

синтетическое суждение a priori, Гегелем как снятие, Лейбницем как

абстрактное сокращение.

Г.В. Лейбниц предлагает чисто геометрическую схему представления

сущего по принципу проективной "репрезентации". Модель такой репрезентации

образует фокус, проективные прямые и плоскость экрана. По сути говоря,

модель проективного конуса становится фигурой новоевропейского истолкования

мира, то есть фигурой самого мира. Важным также является то, что периферию

«объективно детерминированного» горизонта как экрана конституирует центр

«спонтанного» фокуса субъективности. Конституирующим объективность, таким

образом, является субъективность, она есть инстанция структурообразования.

Возникает ситуация, когда не «монада» репрезентирует мир, а мир служит

репрезентацией субъективности. И здесь происходит также существенный

поворот в истории отношения человека и бытия: если античный человек

осуществлялся во встрече «присутствий», и так сплачивал всю меру бытия, а

средневековый человек по способу причастности к Божеству, сотворившего мир,

символизирует собой единство Творца и им сотворенного, то новоевропейский

субъект самоконституируется как центр, который образует периферию,

становится воображаемым эквивалентом мира, поскольку из него, как из

"центральной монады" развертывается по принципу репрезентации весь мир.

Лейбницевская схема проективной репрезентации, основывая на субъекте «факт

всеобщей взаимосвязи универсума»[56] и адекватность бесконечного мира в

бесконечно малом «выражении», полностью решает проблему основания мира,

фокусируя его конусообразную модель на субъекте, благодаря которому

(фокусу) субъект входит в безраздельное господство над миром.

Такая парадоксальная инстанция как 0, будучи бесконечно малым

приращением, вводится новоевропейской рациональностью в качестве

абсолютного центра, ни от чего не зависящей середины, причем инстанцируясь

как цель идентификации субъекта. Ноль – 0 – чисто воображаемый,

имагнитивный субъект-объект. Причем в нуле абсолютно совпадает

метафизическая идеальность с идеальностью математической. Универсальность

нуля в его столь вожделенной Новой Европой "неделимости", и в этом смысле

ноль есть математически схваченная метафизическая идея центра. Именно на

этих исключительно математических основаниях формируется приходящий на

смену "присутствию", единящего еidos и logos, и "духу", с-видетельствующего

бытие Бога, новый идеал разума. Разум онтологически инстанцирует

математическую идею нуля, только неделимость нуля здесь характеризуется как

индифферентность (indifferention) или безразличие. Индифферентность разума

характеризуема, прежде всего, строгим научным безразличием к вещи и к

обозначающему ее слову. Но здесь происходит следующая метаморфоза. Логос,

как атрибут "идеального", "небесного" интериоризируется в сферу

субъективности как сферу "внутреннего", а вещь, будучи "телесным",

"тварным", "эмпирическим", экстериоризируется в сферу объективности как

сферу "внешнего". Таким образом, Логос, Слово, имплицируя в существо

субъективности, низводится до уровня простого знака, означающего, в котором

теряет свою суверенность, служа средством обозначения предметов. Ни вещь,

ни слово не имеют больше прежнего значения.

Поскольку новый идеал разума базируется на формальных принципах

математики, то в высшей степени значимым оказывается идеал нуля. Дело в

том, что ноль – по сути, формальный объект и, как уже было сказано выше,

абсолютно идеальный элемент, ибо, во-первых, ничто из реальности ему не

соответствует, поскольку "природа боится пустоты", а, во-вторых, его

словесное и знаковое выражение проблематично. Но именно то, что не есть ни

объект, ни понятие, делает его крайне продуктивным. Ноль, как идеал

разума, будучи лишь формальным объектом, выступает не только инстанцией

непрерывности и неделимости, ноль есть принцип, на котором основана функция

синтеза как главенствующая функция разума как такового; то есть ноль делает

возможным сам синтез. Но помимо всего прочего, ноль есть инстанция

прерывания и деления, то есть ноль объединяет по знаменитому

"диалектическому" принципу противоположности, он есть "совпадение

противоречивого" (Н. Кузанский), разом совмещая противонаправленные

функции, – так он есть "непрерывность прерывания", "необходимость

возможности", "идентичность" или "тождество различия", "спонтанность

детерминированности", и т.д. Таким образом, то, что греки мыслили как

бытие, а христиане призывали как Бога, под всем этим новоевропейский разум,

в качестве своего идеала понимает ноль, к которому он должен бесконечно

стремиться[57]. На этой когнитивной недостижимости, непознаваемости основан

известный спор о свободе воли: одни постулируют "безразличие" как симметрию

выбора между А и В, другие настаивают на "детерминизме", апеллируя к

изначальной "асимметрии".

Так, в частности, Луис Молина писал: "Если же она (воля – О.К.) может

одновременно совершать с безразличием (indifferenter) либо это, либо

противоположное действие, то имеется также и свобода в отношении к виду

действия, имеющая характер полной совершенной свободы"[58]. Продолжая эту

мысль о безразличии или индиферентности, Декарт говорит следующее:

"Безразличие, присущее человеческой воле и сущностно составляющие ее

свободу, есть безразличие активное, благодаря которому воля может сама себя

направлять на одну из противоположностей или на одни из различных вариантов

действия"[59]. И далее добавляет:"…подчеркивание свободы безразличия служит

акцентированию человеческой самодеятельности, спонтанности, независимости в

принятии решения ни от какой инстанции". Таким образом, индиферентность

является основным определением свободы новоевропейского субъекта.

В решении проблемы противоречия между бесконечной делимостью и

неделимостью, непрерывностью и дискретностью, Лейбниц совершает радикальный

ход, предлагая учение о монадах. В "субстанциональной" монаде разом

примеряется и то, что античность понимала как Единое, и такое кардинально

новое существо, как субъективность. Отметим существенные функции монады –

«стремление» (appetitio) и «представление» или «восприятие»

(representatio). Именно эти черты формируют субъективность как таковую.

«Точечность» монады выступает математической характеристикой неделимости

(individuattini), благодаря чему, собственно, человеческое существо

переименовывается в «индивидуума»[60]. Отныне именно "индивидуальность"

становится новоевропейской особенностью человеческого бытия. Такая

отцепленная от всех трансцендентных инстанций "индивидуальная" субстанция,

наделенная «стремлением» и «сознанием», вынуждается к поиску цели, каковая

может быть исключительно в себе, и таковая обнаруживается в

«самосознании»[61]. «Самосознание», которое автономно удостоверяется в

своих правах, основывая на них свои новые, так или иначе «открытые»

возможности, и «самоутверждаясь» в их реализации, осуществляет самовластное

восхождение над сущим[62].

Новоевропейская рациональность с самого начала, не разбираясь в

основаниях, поспешила смешать свободу и власть. «Восхождение» субъекта

осуществляется по вертикали того, что еще называют идентификацией или

индивидуализацией. Поскольку способ, каким реализуется субъективность,

сущностно связан с непрерывностью и тождеством, равенством субъекта самому

себе. Но так как главной задачей монады является стремление к «простоте»

как «не-сложности» или не-сложенности, это означает, что монада постоянно

вдвигается в круг, она постоянно стремится к центру как «идеалу»[63];

поскольку «центральная монада» с необходимостью является самой

«простой»[64]. «Ничто в системе Лейбница не запрещает монаде от смутного

представления вселенной переходить ко все более и более ясному,

асимптотически приближаясь к божественному разуму»[65]; такое нацеленное на

"идеальную", на абсолютно «простую форму», центрирование монадой мира,

совершаемое по вертикали идентификации, двигаясь вдоль которой она

сохраняет непрерывность и неделимость, коррелирует с разрежением периферии

горизонта, который, в свою очередь стремясь к «непрерывности» за счет

«малых восприятий», превращается в «одну-единственную цепь", образующую

"все порядки природных существ». То есть, качественная «континуализация»

внутренней вертикали монады коррелирует, по Лейбницу, с количественной

«континуализацией» внешнего горизонта мира. Таким образом, можно сделать

вывод о том, что Лейбниц не только выигрывает спор с "математиками", но и

существенно дополняет «геометрическую» картину мира в духе Декарта и

Мальбранша введением новой инстанции силы или «интенсивности», но только

как имманентной инстанции, нарастающей вследствие «экстенсификации» того

поля, в котором развертывается функция субъективности, то есть увеличение

«радиуса действия» влечет к усилению самого действия. «Сила» в понимании

Лейбница есть идентификационный ресурс, посредством которого каждая вещь

«индивидуализируется», встраиваясь в геометрический порядок иерархии.

И еще раз вернемся к "монадологическому" принципу Лейбница. Идеал, на

который нацелена монада, только воображаем, он есть идея, метафизический

смысл которой совпадает с математическим. Но именно этот идеал есть

инстанция эквивалентности монады и мира. Монада как множество бесконечно

малых выражений[66], или «молекулярное» множество, взаимно-однозначно

соответствует бесконечно большому множеству объектов мира, или «молярному»

множеству, подобно тому, как множество бесконечно малых чисел соотвествует

множеству бесконечно больших чисел, (0…1) ~ (1…() по принципу: множество

бесконечно малых качеств соответствует бесконечно большому множеству

количеств. И основание данной адекватности в нуле как в идеале разума.

Обратная перспектива монадического множества центрирована той же осью, что

и прямая перспектива множества «молярного», и в точке преломления этой оси

является точкой их "соприкосновения". К точке, из которой развертывается

мир как из "центральной" точки, или "центральной монады", или Бога, в то же

время стремится (appetitio)[67] индивидуальная монада как к своей цели[68].

Можно сказать, что сопряженность монады и мира есть сопряженность двух

перспектив – обратной перспективы (проекции) монады и прямой перспективы

(проекции) мира; причем воображаемая вершина обратной проекции субъекта и

воображаемый центр горизонта прямой перспективы предметного мира – это одна

и та же точка – точка нуля.

Обратим внимание, что точка схождения обратной перспективы интроекции

монады и центр пересечения прямой перспективы проекции есть точка их

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17